Лилипутия в которой побывал гулливер. Путешествие гулливера. Гулливер в стране ученых

читати українською

Роман (1726)В книге 4 части: Лемюэль Гулливер совершает четыре путешествия, общая длительность которых во времени составляет 16 лет и 7 месяцев. Первой “остановкой” оказывается страна Лилипутия, где

Фото 1 из 1

Роман (1726)

В книге 4 части: Лемюэль Гулливер совершает четыре путешествия, общая длительность которых во времени составляет 16 лет и 7 месяцев.

Первой “остановкой” оказывается страна Лилипутия , где живут очень маленькие люди. Поначалу эти люди (столь же миниатюрно и все, что их окружает) встречают Человека-Гору (так называют они Гулливера) приветливо: ему предоставляют жилье, принимаются законы, которые упорядочивают его общение с местными жителями, обеспечивают его питанием, что непросто, ибо рацион незваного гостя равен рациону 1728 лилипутов. С ним приветливо беседует сам император. После оказанной Гулливером ему и всему его государству помощи (тот пешком выходит в пролив, отделяющий Лилипутию от соседнего и враждебного государства Блефуску, и приволакивает на веревке весь блефусканский флот), ему жалуют титул нардака, самый высокий титул в государстве.

Гулливера знакомят с обычаями страны: чего, к примеру, стоят упражнения канатных плясунов, служащие способом получить освободившуюся должность при дворе. Описание “церемониального марша” между ног Гулливера, обряд присяги, которую он приносит на верность государству Лилипутия; ее текст, в котором особое внимание обращает на себя первая часть, где перечисляются титулы “могущественнейшего императора, отрады и ужаса вселенной”.

Гулливера посвящают в политическую систему страны: оказывается, в Лилипутии существуют две “враждующие партии, известные под названием Тремексенов и Слемексенов”, отличающиеся друг от друга лишь тем, что сторонники одной являются приверженцами низких каблуков, а другой - высоких, причем между ними происходят на этой почве “жесточайшие раздоры”: “утверждают, что высокие каблуки всего более согласуются с... древним государственным укладом” Лилипутии, однако император “«постановил, чтобы в правительственных учреждениях... употреблялись только низкие каблуки...”. Еще более существенные обстоятельства вызвали к жизни “ожесточеннейшую войну”, которую ведут между собой Лилипутия и Блефуску: с какой стороны разбивать яйца - с тупого конца или с острого. (Свифт ведет речь о современной ему Англии, разделенной на сторонников тори и вигов.) “Язык блефусканцев настолько же отличается от языка лилипутов, насколько разнятся между собою языки двух европейских народов. При этом каждая из наций гордится древностью, красотой и выразительностью своего языка. И наш император, пользуясь преимуществами своего положения, созданного захватом неприятельского флота, обязал посольство блефусканцев представить верительные грамоты и вести переговоры на лилипутском языке”.

Не все советники императора разделяют его восторги относительно Человека-Горы. Враги требуют смерти, способы предлагаются один страшнее другого. И лишь главный секретарь по тайным делам Рельдресель, известный как “истинный друг” Гулливера, оказывается истинно гуманным: его предложение сводится к тому, что достаточно Гулливеру выколоть оба глаза: “такая мера, удовлетворив в некоторой степени правосудие, в то же время приведет в восхищение весь мир, который будет приветствовать столько же кротость монарха, сколько благородство и великодушие лиц, имеющих честь быть его советниками”.

После бегства в Блефуску (где история повторяется: все рады Человеку-Горе, но и не менее рады от него поскорее избавиться) Гулливер на выстроенной им лодке отплывает и... случайно встретив английское купеческое судно, благополучно возвращается в родные пенаты. С собой он привозит миниатюрных овечек, каковые через несколько лет расплодились настолько, что, как говорит Гулливер, “я надеюсь, что они принесут значительную пользу суконной промышленности” (отсылка Свифта к “Письмам суконщика” - его памфлету).

Вторым странным государством, куда попадает Гулливер, оказывается Бробдингнег - государство великанов, где уже Гулливер оказывается своеобразным лилипутом. Гулливер и местное население, в сравнении с предыдущим сюжетом, словно меняются ролями, и обращение местных жителей с Гулливером соответствует тому, как вел себя сам Гулливер с лилипутами.

Гулливер претерпевает множество приключений, попадая в итоге к королевскому двору, становясь любимым собеседником короля. В одной из бесед с его величеством Гулливер рассказывает ему о своей стране - эти рассказы будут повторяться не раз на страницах романа. Для неискушенных его собеседников все рассказы Гулливера покажутся абсурдом, бредом, подчас - просто враньем. “Мой краткий исторический очерк нашей страны за последнее столетие поверг короля в крайнее изумление. Он объявил, что, по его мнению, эта история есть не что иное, как куча заговоров, смут, убийств, избиений, революций и высылок, являющихся худшим результатом жадности, партийности, лицемерия, вероломства, жестокости, бешенства, безумия, ненависти, зависти, сластолюбия, злобы и честолюбия”.

Гулливер вновь рвется домой, к своим родным, в свою столь несовершенно устроенную страну. А попав домой, долго не может адаптироваться: все кажется... слишком маленьким.

В части третьей Гулливер попадает сначала на летающий остров Лапуту . И вновь все узнаваемо: как мелочи чисто житейского свойства, типа присущего лапутянам “пристрастия к новостям и политике”, так и вечно живущий в их умах страх, вследствие которого “лапутяне постоянно находятся в такой тревоге, что не могут ни спокойно спать в своих кроватях, ни наслаждаться обыкновенными удовольствиями и радостями жизни”. Зримое воплощение абсурда как основы жизни на острове - хлопальщики, назначение которых - заставить слушателей (собеседников) сосредоточить свое внимание на том, о чем им в данный момент повествуют.

Когда Гулливер попадет в столицу Лапуты город Лагадо, он будет потрясен сочетанием беспредельного разорения и нищеты, которые бросятся в глаза повсюду, и оазисов порядка и процветания: оказывается, оазисы эти - все, что осталось от прошлой, нормальной жизни. А потом появились некие “прожектеры”, которые, побывав на острове и “возвратившись на землю... прониклись презрением ко всем... учреждениям и начали составлять проекты пересоздания науки, искусства, законов, языка и техники на новый лад”. Сначала Академия прожектеров возникла в столице, а затем и во всех значительных городах страны.

Утомившись от всех этих чудес, Гулливер решил отплыть в Англию, однако на его пути домой оказался сначала остров Глаббдобдриб , а затем королевство Лаггнегг . По мере продвижения Гулливера из одной диковинной страны в другую фантазия Свифта становится все более бурной.

В четвертой, заключительной части романа Гулливер попадает в страну гуигнгнмов . Гуигнгнмы - это лошади, но в них находит Гулливер вполне человеческие черты. В услужении у гуигнгнмов живут злобные и мерзкие существа - йеху, как две капли воды похожие на человека, только лишенные цивилизованности, а потому представляющиеся отвратительными созданиями рядом с высоконравственными, добропорядочными гуигнгнмами, для которых живы и честь, и благородство, и достоинство, и скромность, и привычка к воздержанию...

В очередной раз рассказывает Гулливер о своей стране, об ее обычаях, нравах, политическом устройстве, традициях - и более чем когда бы то ни было рассказ его встречает со стороны его собеседника недоверие, потом - возмущение: как можно жить столь несообразно законам природы? Устройство сообщества разумных лошадей - утопия: писатель с неожиданной наивностью чуть ли не воспевает примитивные радости, возврат к природе. Но его утопия выглядит утопично даже для него самого. Это проявляется прежде всего в том, что симпатичные и добропорядочные гуигнгнмы изгоняют из своего “стада” затесавшегося в него “чужака” - Гулливера. Он слишком похож на йеху, и им дела нет до того, что сходство у Гулливера с этими существами только в строении тела и ни в чем более. Нет, решают они, коль скоро он - йеху, то и жить ему должно рядом с йеху. Гулливер напрасно мечтал остаток дней своих провести среди этих добрых животных. Генеральное собрание гуигнгнмов, в описании Свифта напоминающее ученостью своей чуть ли ни платоновскую Академию, принимает “увещание” - изгнать Гулливера, как принадлежащего к породе йеху. И герой завершает свои странствия, в очередной раз возвратясь домой, “удаляясь в свой садик в Редрифе наслаждаться размышлениями, осуществлять на практике превосходные уроки добродетели...”.

Подписывайся на наш telegram и будь в курсе всех самых интересных и актуальных новостей!

Доктор Гулливер, о путешествиях которого здесь рассказывается; жил около двухсот лет назад в Англии. Он очень любил путешествовать.

Судьба заносила его в такие страны, где после него не удалось побывать никому, так что существуют ли страны, о которых рассказывает Гулливер, так и осталось неизвестным. Мало этого - говорят прямо, что их нет. Может быть, это и так, а может быть, они были да исчезли, как исчезают целые острова. Во всяком случае, приключения Гулливера так удивительны, что узнать о них следует. Чтобы путешествовать, Гулливер поступал обыкновенно врачом на торговый корабль, уходивший в дальнее плаванье. Таким образом он совершил и те два путешествия, о которых здесь рассказывается.

В первое из них он отправился из английского города Бристоля 4 мая 1699 года на корабле «Антилопа».

Корабль этот потерпел крушение и Гулливера выбросило на неведомый остров, где он очутился в каком-то кукольном царстве. Природа, люди, растения, животные, здания - все здесь было кукольное, маленькое до чрезвычайности. Этот кукольный остров Гулливер называет Лиллипутией.

Что рассказывает о нем он сам, вы прочтете дальше.

ДЯДЯ САША.

ЧАСТЬ ПЕРВАЯ
Приключения в стране малышей-лиллипутов.

ГЛАВА I.

Корабль терпит крушение. Гулливер попадает на остров лиллипутов.

Мы покинули Индейский океан и на корабле «Антилопа» огибали южный берег Австралии, когда над нами неожиданно разразилась страшная буря. Мы совсем не были подготовлены к ней, так как плыли довольно беспечно, тем более, что с часа на час уже собирались причалить к острову «Вандименова Земля», где должны были иметь стоянку. Буря грохотала и выла в течении всей ночи и даже утром следующего дня.

Управлять кораблем, конечно, не было никакой возможности; его гнало ветром, захлестывало волнами, стремительно выносило на гребень разъяренного вала и, как щепку, бросало вниз, в клокочущую пучину. Каждый из нас ждал конца с минуты на минуту…

Капитан наш, Вильгельм Причард, слыл отважным и опытным моряком, но ни находчивость, ни мужество его ничего не могли сделать в борьбе с безудержной стихией. Грозовые удары, вой ветра, скрип и треск мачт, пенящиеся волны - все это было похоже на какой-то ад, среди которого на судне беспомощно толкались, падали и карабкались растерянные матросы, часть которых были новички. Одни из них уже стали жертвой внезапного натиска бури и своей неопытности - около двенадцати человек уже погибло. Другие в полном отчаянии ждали рокового исхода.

К полудню уцелевшие из нас не знали, где мы и куда мчимся. Небольшой перерыв, минутное затишье среди бури собрало нас всех на палубе. Впереди корабля мы заметили отвесную скалу, на которую при новом порыве ветра наше судно понеслось неудержимо; гибель была неизбежна; смерть стояла перед нами лицом к лицу.

Шесть человек из экипажа судна, считая в числе их и меня, бросились в шлюпку и едва-едва успели спастись от гибели, ловко увернувшись в сторону от корабля и скалы. Забота о себе и страх за свою участь заставили нас забыть в эту минуту о судьбе других товарищей, вероятно, погибших при столкновении корабля со скалой.

Мы отчаянно работали веслами, уходя как можно дальше от места крушения корабля, и плыли так несколько миль. Усталость и голод взяли свое, - мы принуждены были бросить весла, а порывом ветра вскоре опрокинуло нашу шлюпку. Почти тут же я потерял из виду своих товарищей и, хотя был очень измучен, чувство самосохранения заставило меня плыть.

Плыл я, не зная сам куда, но чувствовал, что подвигался довольно быстро, подгоняемый ветром и морским течением. Несколько раз я опускался, но не доставал дна. Я видел, что минуты мои сочтены, что последние мои силы иссякают, как вдруг неожиданно почувствовал твердое дно под ногами.

Не могу сказать, чтобы я быль обрадован этим; вернее, я плохо отдавал себе отчет в том, что со мною происходить; тем не менее, переставь работать руками, я сталь на ноги и, хотя с трудом, двинулся вперед по песчаному довольно ровному дну. Около версты я прошел в воде и, наконец, вышел на сушу. Передо мною было глухое место, кругом не видно было ни жилья, ни живого существа, хотя, может-быть, мое утомленное зрение уже отказывалось видеть что-либо.

Надвигались сумерки. Пройдя немного, я почувствовал, что изнемогаю совершенно, и опустился на траву; я вытянулся во весь рост и в ту же минуту заснул крепким, продолжительным сном…

ГЛАВА II.

Гулливер в плену у лиллипутов. Его заставляют покориться, осыпая
градом стрел. На 1500 лошадей лиллипуты его перевозят к своей столице,
где отводят ему жилище.

Как ни крепок был мои сон, временами мне грезилось, что я снова нахожусь в родной Англии, что вокруг меня идут оживленные хлопоты и сборы к моему отъезду, что семья моя и друзья уговаривают меня отказаться от далекого морского путешествия.

Ведь вы уже немало путешествовали на своем веку, мой добрый непоседа, Гулливер, пора подумать вам об остающейся семье и друзьях, - говорил мне мой старый друг, пастор.

Я отвечал ему, повторяя то, что возражал уже не раз, что врачебная деятельность плохо обеспечивает мою семью, что практики у меня почти нет, что семья за время моей отлучки будет полностью получать мое жалованье корабельного врача, что друзья мои будут вознаграждены по моем возвращении неистощимым запасом любопытных рассказов о путешествии и т. д.

Мне снилось и то, как меня провожают на пристань, как я прощаюсь с семьей; снилась вся корабельная суматоха, беготня, киданье канатов и цепей, последние распоряжения капитана Причарда… «Антилопа» тронулась, и я долго махаю с палубы платком оставшимся на берегу жене, детям и пастору. Я громко стараюсь выкрикнуть последние приветственные слова и… просыпаюсь.

Открыв глаза, я понял, что родная Англия была далеко, что меня отделяет от нее пятимесячное плаванье на корабле, закончившееся на этот раз так печально. Но где же я?

Я хотел привстать и не мог: мои руки и ноги были точно прикованы к земле, а голова не поднималась, как будто была налита свинцом. Скосив глаза вправо и влево, я к величайшему моему изумлению скоро убедился, что все мое тело от головы до пят было привязано к земле сотнями, - нет тысячами, - тончайших нитей, которые и мешали мне повернуться на бок и повернуть голову.

Солнечные лучи били мне в глаза; вокруг я слышал непонятный шум какой-то суматохи, похожей на гуденье пчелиного роя. Но вот я почувствовал вдруг, что какие-то маленькие живые существа, как мыши, бегут по моей левой ноге, и вот они добрались уже по моей груди почти до самого подбородка и здесь остановились. Опустив глаза, я к величайшему удивлению увидел у своего подбородка малыша, ростом около трех вершков, вооруженного луком и стрелами; за ним на моей груди расположились приблизительно сорок таких же карликов. Я вскрикнул от изумления, и карлики в ужасе бросились врассыпную, причем некоторые из них покатились с моей груди на землю и довольно больно ушиблись.

Неудобное положение, в котором я лежал, мне надоело, да и любопытство узнать, что происходите вокруг, не позволяло мне оставаться в нем долее. Желая переменить это положение, я сделал усилие и, приподняв немного правую руку, я вытащил сотни маленьких колышков, которые, как оказывается, были вбиты в землю вокруг меня. Одновременно я разорвал нити, которые привязывали к этим колышкам мою руку. В то же время испытывая довольно сильную боль, я вытянул пучки паутинных нитей, прикреплявших к земле мои волосы с правой стороны, и немного повернул голову. Карлики с пронзительным криком бросились бежать; но вот по команде одного из них они остановились, и я тотчас почувствовал внезапную боль в левой руке. Оказалось, что трехвершковые человечки совершенно не желали, чтобы я освободился от их паутины, и угрожая мне выпустили несколько десятков стрел, попавших мне в руку. Стрелы эти были величиною не более иглы. За первым натиском последовал второй, и еще около ста стрел опустились на меня сверху - с навеса, как падают издалека пушечные ядра. Часть этих стрел упала мне на туловище, а часть даже на лицо, которое я должен был защищать полуосвобожденной правой рукой.

К счастью на мне была поддета толстая замшевая рубашка, и большинство стрел не причинило мне вреда. Я счел, однако, за лучшее пока не двигаться, рассчитывая, что ночью мне удастся освободить и левую руку, а там я, конечно, мог бы справиться с целой армией такой мелюзги, какую я видел перед собой.

Случилось иное: град стрел, направляемый в меня, прекратился тотчас, как только малыши заметили, что я не делаю больше попыток освободиться. Но возраставший слева от меня шум и суматоха показывали, что в этой стороне происходить что-то необычайное, и скоро мне удалось заметить, повернув в эту сторону голову, что трехвершковые человечки рядом со мной на высоте моего левого уха устроили целый помост, поднимавшийся над землей вершков на пять. На помост этот вела лестница. Сюда-то и взошел один из карликов, бывший, по-видимому, важным лицом; он повернулся в мою сторону и, махая руками, а временами повышая голос, произнес длинную-длинную речь, стараясь убедить меня в чем-то; но из всей этой речи я не понял ни слова. Я запомнил только, что она начиналась словами: «Лятро дегуль сан!», после которых около пятидесяти карликов бросились ко мне и обрезали пучки тонких нитей, еще прикреплявшие мои волосы с правой стороны головы, так что я мог теперь свободно повернуть голову влево и ясно видеть говорившего со мной. Ростом он был чуть-чуть выше трех остальных карликов, взобравшихся вместе с ним на помост.

Один из этих трех - не более моего мизинца, - поддерживал длинный подол его платья, а двое других стояли по бокам. В словах говорившего, насколько я мог догадываться, были и угрозы, и обещания. Выслушав всю его речь, - сказать по правде, очень утомившую меня, потому что я умирал от голода, - я с самым покорным видом старался объяснить ему, как мне хочется есть. Я поднимал глаза и руку к небу и, указывая пальцем на раскрытый рот, двигал челюстями, как будто жевал. Говоривший со мной человечек, как я узнал потом, был действительно знатным лицом. Он был министром и назывался Гурго. Он, по-видимому, понял меня. Он сошел с помоста, и тотчас же десятки карликов стали хлопотать вокруг меня, приставляя к моим бокам множество лестниц, по которым они принялись втаскивать корзины с провизией. В корзинах этих оказалось мясо различных животных, но вкуса их я различить не мог.

Тут была, например, как будто баранина, очень вкусно приготовленная, но задняя нога этого барана была меньше крыла жаворонка, так что три таких бараньих «тука» я проглатывал за один раз вместе с тремя хлебцами, величиною с орех. Я дал понять, что мне хочется и пить. Догадливые карлики сразу сообразили, какое количество питья потребуется мне, и подкатили к моей свободной руке самую большую бочку, какая у них оказалась. Они выбили у нее дно, а я осушил ее за один глоток, так как в ней было не больше обыкновенной полу-кружки; также я расправился и со второй бочкой. Причем я привел в истинный восторг всех окружающих тем, что высоко подбросил кверху обе пустые «бочки».

Должен сознаться, что в то время, как карлики суетились на моей груди и, выражая свой восторг, прыгали и кричали, у меня мелькала мысль схватить несколько десятков их в горсть и отбросить подальше, но меня удерживало чувство благодарности к этому народцу за его гостеприимство.

Когда они заметили, что я утолил голод и жажду, знатный карлик, по-видимому, посланный их повелителем, взобрался со свитой на мой чулок и вдоль всего моего тела двинулся по направлению к моему лицу. Подойдя к подбородку, он показал мне лист, похожий на грамоту, на которой была печать вроде королевской, и властным голосом произнес повелительную речь, причем несколько раз указывал рукой в ту сторону горизонта, где в небольшом расстоянии был расположен столичный город «лиллипутов». Так назывался этот крохотный народец.

Знаками этот важный карлик объяснил мне, что, по приказу короля, я объявляюсь королевским пленником и обязуюсь подчиниться всем дальнейшим распоряжениям. Я, в свою очередь, тоже знаками старался объяснить, что прежде всего хотел бы получить полную свободу, на что карлик отрицательно замотал головой и дал мне понять, что я буду перевезен в столицу в том самом положении, в каком находился.

Мне пришла в голову мысль доказать им, что я могу освободиться и против их желания. Но едва я пошевелился, как острые стрелы снова вонзились в мои руки, уже покрытые нарывами. Вдобавок они бросили в меня несколько десятков крохотных копий, и я решил подчиниться всем их требованиям.

Гурго и его свита удалились, a вслед за этими множество лиллипутов стали смазывать мне лицо и руки душистой мазью, заживляющей уколы стрел и копий.

Мной овладела истома, за которой последовал глубокий и довольно долгий сон. Надо думать, что в питье, которое они предложили мне, было положено какое-нибудь снотворное средство.

Как оказалось потом, мой крепкий сон был нужен лиллипутам для того, чтобы, воспользовавшись им, перевезти меня в их столицу. План этот явился у них тогда, когда первые из лиллипутов, заметивших меня на берегу, донесли о моем появлении королю. На совете у короля и было решено связать меня таким образом, чтобы можно было перевезти в столицу. Другого, по-видимому, им ничего не оставалось, потому что если бы они вздумали покончить со мной, казнив меня, то я при первой боли, причиненной мне, проснулся бы, как бы крепко ни спал и, конечно, жестоко расправился бы со своими обидчиками.

Но как же лилипуты ухитрились перевезти меня? Об этом я узнал лишь впоследствии из рассказов.

Оказалось, что пятистам плотников было заказано изготовить большой полок - длиною в сажень и шириною около полусажени. Под ним было двадцать два колеса, вышиною около трех вершков. Полок подкатили ко мне, но предстояло самое большое затруднение - поднять меня на высоту полка.

Чтобы сделать это, вокруг меня укрепили 80 «столбов» с блоками. Через блоки были перекинуты «канаты», толщиной с те бечевки, которыми в наших магазинах завязывают пакеты. «Канаты» эти были привязаны к петлям, охватывавшим мои руки, ноги и шею. За свободные концы «канатов» схватились 900 лиллипутов, причем были выбраны из них наиболее сильные. Эти девятьсот крохотных силачей и потянули меня на блоках кверху. Когда я отделился от земли настолько, что можно было подвезти под мое туловище полок, полок этот подвезли, уложили меня на нем и крепко привязали. Полторы тысячи лиллипутских лошадей были впряжены в этот полок и повезли меня в столицу.

Во время этого путешествия я проснулся лишь на несколько минут и вот почему. Колесница, на которой я ехал, сломалась. Небольшая поломка вызвала остановку, во время которой пять-шесть любопытных лиллипутов взобрались на повозку, а один из них, офицер, вздумал пощекотать концом своей шпаги в моей ноздре. Я громко чихнул три раза и, кажется, едва не изувечил любопытных.

Ехали мы целый день. Ночь провели в поле, причем часть сопровождавших меня лиллипутов с факелами сторожила повозку, а другая часть стояла с луками наготове на случай моего пробуждения и попытки освободиться.

На следующий день около полудня мы подъехали к столице и остановились за четверть версты от городских ворот у старинного, покинутого храма. В нем лиллипуты и отвели мне жилище. На мерку лиллипутов это было огромнейшее здание, но я с трудом пролезал в него ползком. Здесь у дверей моего нового жилища лиллипутские кузнецы и слесаря приковали меня за ногу девятью десятками цепей, из которых каждая была не толще часовой дамской цепочки; кольца этих цепей они заперли 36 замками.

Цепи были длиной немного менее сажени, и я мог ходить полукругом у дверей, снаружи храма, и вползать внутрь его от непогоды. Словом, оказался в положении слона в наших зоологических садах, или, - просто цепного Барбоса.

Против моего жилища, по другую сторону дороги, в расстоянии трех саженей, возвышалась башня, высотою в 2 ½ аршина. Сюда не раз всходил король со свитой, чтобы удобнее разглядывать меня, тем более, что я был теперь освобожден от всяких «канатов» и веревок и, прикованный за ногу, мог встать и распрямиться во весь рост.

И какой же восторг охватил лиллипутов, какое удивление и шум вызвал я среди них, когда стал прогуливаться у дверей жилища, шагая большими шагами и погромыхивая цепями! Они кричали, прыгали вокруг моих ног. Нашлись смельчаки, что решались быстро пробежать у меня под ногами в то время, когда я двигался. Нашлись и такие, что стали карабкаться на меня, когда я присел на землю, стали даже подставлять ко мне лестницы и лезть по ним.

В конце концов королевский указ запретил лиллипутам взбираться на меня под страхом казни. Это было сделано вовремя, потому что мне крайне надоели все эти беспокойства, причиняемые любопытными, и я не мог поручиться, что буду оставаться хладнокровным.

ГЛАВА III.

Гулливера посещает король лиллипутов. - Дурная шутка любопытных
лиллипутов, проделанная с Гулливером и великодушие Гулливера.
- Совещание у короля, что делать с Гулливером. - Заботы о Гулливере.
- Его обучение лиллипутскому языку. - Осмотр его платья.
- Гулливер стреляет из пистолета в присутствии короля лиллипутов.

Теперь я мог прогуливаться у входа своего жилища: я мог делать несколько шагов вправо и влево. Любопытные мне не досаждали, и я имел возможность осмотреть все вокруг. Окрестности были довольно красивы. Кругом были разбиты сады и тянулись поля; местами были видны перелески, a слева от меня выдавались стены, башни и дворец столицы лиллипутов. Правда, поля их были не более квадратной сажени; сады напоминали клумбочки; деревья были немного выше обыкновенного человеческого роста. Все это меня очень поражало и занимало на первых порах; затем я присмотрелся ко всему этому и стал тяготиться своим пленом.

В это время меня посетил король вместе с королевским семейством и свитой; он приехал верхом; ростом он был выше придворных, имел важный вид, в руке он держал обнаженную шпагу.

Вслед за ним на нескольких повозках слуги везли для меня обильный завтрак, - на двадцати повозках были различные кушанья, а на десяти - напитки. Я быстро проглотил весь завтрак, после которого мне пришлось объясняться с лиллипутскими учеными и профессорами, прибывшими вместе с королем. Король, вероятно, хотел, чтоб ученые ближе ознакомились со мной и впоследствии давали относительно меня нужные сведения. Я отвечал им на всех языках, какие знал хоть немного: на голландском, французском, английском, испанском, немецком, даже латинском, но ни одного из этих языков они не понимали.

Скоро король и двор уехали.

При мне была оставлена стража, чтоб оградить меня от толпы, собравшейся вокруг за время посещения короля. Я сел у входа в свое жилище, и в это время из толпы в меня было пущено несколько стрел, чуть-чуть не угодивших мне в глаз. Начальник моей стражи сейчас же расследовал дело, разыскал шестерых виновных и, чтобы отбить охоту у других подражать этим глупым шуткам, он решил связать виновных и передать их мне в таком виде. Я захватил их всех одной рукой и пятерых опустил в карман, а шестого приподнял двумя пальцами на глазах у всех кверху и, широко раскрыв рот, сделал вид, что хочу проглотить его живьем. Затем я вынул свой перочинный нож. Бедняжка-лиллипут отчаянно кричал и барахтался в моих пальцах. Стража стояла в смущении, толпа замерла и в оцепенении ждала, что будет дальше.

Я раскрыл перочинный нож, осторожно перерезал бечевки, связывавшие виновного, и тихо опустил его на землю. Как заяц, бросился он бежать от моего жилища. Точно также я поступил и с остальными пятью, по очереди вынимая их из кармана. Я заметил, что мое великодушие произвело большое впечатление на окружающих и расположило ко мне и стражу, и народ.

Только что рассказанный случай в конце концов показал, что разного рода столкновения между мной и праздным, любопытным людом из лиллипутов могут возникать легко. Чем могли бы кончаться эти происшествия, было неизвестно, и потому надо было их предупредить. Вообще судьба моя стала очень занимать высших чинов лиллипутского королевства. Ведь мало-ли что могло бы случиться, если бы я оборвал цепи и пошел разгуливать на свободе! Это соображение очень беспокоило королевский двор - вместе с заботой о моем пропитании.

И вот в конце концов был созван королевский совет, чтоб обсудить, что со мной делать. Вот, где пригодились наблюдения ученых и профессоров, сделанные ими надо мной во время недавнего посещения меня королем! На совете были высказаны разные мнения, но большинство склонялось к тому, чтобы тем, или иным путем удалить меня из Лиллипутии.

Говорили, что я буду служить вечной угрозой лиллипутам, что постоянное беспокойство и страх, которые я буду внушать, помешают правильному ходу всех работ - и земледельческих, и строительных. Был высказан совет и такого рода, что со мной следует просто покончить - извести меня голодом, или ядом. Некоторые из ученых указывали однако, что после моей смерти мой труп будет разлагаться, a разложение такой громады, как я, может грозить повальными болезнями всей Лиллипутии.

Может быть, это мнение ученых, a вернее - появление в королевском совете начальника моей стражи подействовало на совет так, что моя будущая участь оказалась совсем не так печальной. Дело в том, что начальник стражи, бывший свидетелем моего великодушного поступка с шестью лиллипутами, выданными мне головой, рассказал о моей доброте на королевском совете, и рассказ этот сразу расположил всех ко мне. Было решено оставить меня в живых, и при этом сделать несколько распоряжений, касающихся моего дальнейшего существования.

Прежде всего подгородные селения были обязаны ежедневно доставлять мне пищу и питье - несколько быков, десятка два-три баранов, необходимое количество хлеба и т. д. Не надо забывать, что два добрых лиллипутских быка и пяток баранов я легко съедал за завтраком - ведь лиллипутские бараны были ростом около вершка, а быки - не более двух вершков.

Затем было сделано распоряжение тремстам портных сшить мне платье того же покроя, какой носили все лиллипуты, а шести ученейшим профессорами было поручено обучить меня лиллипутскому языку.

Было сделано и еще распоряжение - производить в моем присутствии учение кавалерии. Этим хотели приучить к моему виду лошадей, которые очень пугались всякого моего движения.

Мое обучение местному языку подвигалось быстро. Через три недели я знал достаточно туземных слов, чтобы вести необходимый несложный разговор. Я понимал теперь, что значило и «Квинбус-флестрин», - имя, которыми звал меня король и сановники.

Это значило: «Человек-Гора».

Король часто навещал меня. Он следил за моими успехами и вел со мной небольшие разговоры. Во время этих разговоров я стоял обыкновенно на коленях, чтобы удобнее слышать короля, и даже ложился на землю. Во время этих же разговоров я высказал королю, как хотелось бы мне получить полную свободу.

Король очень деликатно дал мне понять, что с этим надо подождать, что ему необходимо переговорить об этом с советниками, что прежде всего следует получить от меня обещание хранить с лиллипутами прочный мир, жить в дружбе и оказывать взаимные услуги. Очень осторожно король предупредить меня, что по настоянию советников он должен сделать распоряжение осмотреть мое платье. Осмотр необходим, добавил он, потому что многие из подданных опасаются, что у меня может храниться оружие. Мы объяснялись словами и знаками. Я, конечно, охотно согласился на этот осмотр. И спустя немного времени ко мне явились королевские чиновники, которые и произвели подробный осмотр всех карманов моего платья.

Надо вам сказать, что для ускорения дела я взял явившихся ко мне в руки и разместил их по всем своим карманам кроме двух жилетных.

Тщательно осмотрев и описав все найденные у меня вещи, чиновники сделали доклад королю, в котором перечислили следующие оказавшиеся у меня предметы:

I. Кусок толстой материи, настолько большой, что смело мог бы служить ковром в большом приемном зале королевского дворца.

(Это был носовой платок).

II. Сундук очень больших размеров из серебра, с тяжелой крышкой, которую мог поднять только сам Человек-Гора. В сундуке этом оказались зерна темно-зеленого цвета, имевшие свойство вызывать сильнейшее чиханье.

(Это была табакерка).

III. Толстая слоистая масса больших белых пластов, испещренных непонятными знаками, по-видимому, буквами, каждая из которых была в половину ладони 1 . Всю эту массу плотно опоясывала толстая растягивающаяся и сжимающаяся веревка.

(Эта была записная книжка с резиной).

IV. Огромная длинно – зубчатая машина, похожая на частокол, которыми окружают сады. Можно думать, что Человек-Гора употребляли ее для чесания волос.

(Это была гребенка).

V. Две полые железные трубы, одними концом плотно вставленный в огромные деревянные обрубки. Сверху и снизу труб были прикреплены какие то непонятные металлические приспособления - завитки, подобие наковальни и молота и т. п.

(Это были пистолеты).

VI. Тяжелые круглые щиты из белого и желтого металла, на которых были изображены неизвестные знаки.

(Это были монеты).

VII. Огромная висячая серебряная цепь, на которой оказался совершенно невиданный, как будто сплющенный шар. Одна из выпуклых его поверхностей была серебряная, другая прозрачная. На последней были изображены по кругу начертания из палок и крестов. Здесь же были видны два длинные прута. Изнутри шара раздавалось громкое частое щелканье каких-то запоров.

(Это были карманные часы).

VIII. Огромная шпага, висевшая на кожаном поясе.

IX. Кошель, разделенный перегородкой на два отделения. В одном отделении лежали тяжелые куски свинца. В другом - чрезвычайное множество черных зерен, довольно легких.

(Пули и порох).

Все эти вещи я по приказу короля выдал его чиновникам.

Скажу кстати, что когда пистолеты были предявлены королю, он очень заинтересовался их назначением и я сделал холостой выстрел на воздух. Все присутствующие при этом упали, как пораженные молнией, и сам король некоторое время находился по-видимому без сознания. Показывая пороховницу, я сказал, что ее не следует подносить к огню - иначе может последовать такой взрыв, что добрая часть лиллипутской столицы взлетит на воздух.

В конце концов у меня остался неосмотренным один карман, где находились очки и кой-какие другие вещи, которые, как я полагал, не представляли никакого интереса для лиллипутов.

ГЛАВА VI.

Гулливеру предоставляют полную свободу. - Условия, на которых ему
предоставлена свобода. - Гулливер осматривает столицу лиллипутов.
- Маневры лиллипутской кавалерии.

Своим кроткими поведением я скоро приобрел расположение короля и его двора. Народи и войско также относились ко мне с уважением. Я уже надеялся на скорое освобождение. Незаметно лиллипуты так сжились со мною и так привыкли к моему виду, что молодежь без всякого страха занималась играми и танцами совсем рядом со мной.

Однажды королю пришла в голову странная причуда: они отдали приказ столичными войсками приготовиться к парадному смотру. Пехота была построена колоннами к атаке, a кавалерия отрядами по шестнадцати всадников во фронте; мне король предписали стать в положение Колосса Родосского, расставив ноги насколько возможно шире. Когда я стояли в таком положении, войска прошли маршем между моими ступнями.

Едва окончился этот парад, как гонец донес королю о странной находке на берегу, где я впервые был замечен спящим. Это был предмет, напоминающий огромную черную гору. Взбиравшиеся на нее лиллипуты, прыгая и топая наверху, очень скоро убедились, что внутри она была пустою. Ученые очень быстро догадались, что предмет этот мог принадлежать Человеку-Горе. Я же сообразил, что эта была моя шляпа и просил короля доставить ее в столицу, что и было сделано на следующий день. Шляпа была доставлена в довольно потрепанном виде, но иначе не могло и быть, так как ее тянули волоком, привязав к хомутам пяти самых сильных лошадей.

Мои частые просьбы о предоставлении мне полной свободы вынудили короля поручить рассмотрение этих просьб королевскому совету. Совет и выработал те условия, на основании которых мне могла быть предоставлена полная свобода.

Вот каковы были эти условия:

I. Без разрешения короля Человек-Гора не может выйти из лиллипутских пределов.

II. Без такого же разрешения он не может войти в столицу. Причем в случае его появления в столице жители должны быть уведомлены об этом за два часа, чтобы иметь время запереться в своих домах.

III. Гуляя по большим дорогам Человек-Гора обязуется не ложиться на полях и нивах и внимательно следить за тем, чтобы не наступить и не растоптать кого либо из лиллипутов, а равно их лошадей и повозок.

IV. В случае необходимости отправить куда-либо гонца с необычайной скоростью Человек-Гора должен будет нести этого гонца в кармане и возвратить его целым и невредимым.

V. Человек-Гора должен помогать лиллипутам в их войне с жителями острова «Блефуски», причем он должен употребить все старание, чтобы уничтожить флот, который блефусканцы вооружают для нападения на лиллипутов.

VI. В часы досуга Человек-Гора должен помогать на работах по постройке королевских зданий.

VII. В случае клятвенного обещания Человека-Горы соблюсти все эти условия, ему будет ежедневно выдаваться такое количество пищи, которое достаточно для продовольствия тысячи восьмисот семидесяти шести лиллипутов.

Я охотно согласился на все эти условия и подтвердили свое согласие клятвой. С меня сняли цепи, и я был свободен.

Впоследствии у одного придворного - моего верного друга - я спросили, почему мне было назначено именно такое, а не другое количество провизии. Друг мой мне ответил, что придворные ученые, измерив высоту и ширину моего тела, пришли к заключению, что объем моего тела в 1876 раз более среднего объема тела лиллипута. Следовательно и аппетит мой, по их выводами, должен быть в 1876 раз более их аппетита.

Удивительно тонкий ум были у этого крохотного народца!

Столица Лиллипутии называлась Мильдендо. Теперь, когда я получили полную свободу движения, мне захотелось побывать и в столице и осмотреть ее. Король разрешил мне это, предупредив соблюдать осторожность, чтобы не причинить вреда населению и постройками. Столичное население было извещено о моем намерении и ему было повелено во время моей прогулки по городу оставаться внутри домов.

Я подошел утром к городскими стенам, вышиною около аршина и толщиною. около фута. Лиллипутские экипажи могли бы свободно проехать по этими стенам вокруг города. По длине всех стен - на расстоянии 1 ½ саженей одна от другой, возвышались башни. Без всякого затруднения я перешагнули через стену и отправился вдоль одной из двух главных улиц, имевших около пяти футов ширины. Я подобрали полы своей одежды, чтобы не задевать верхушек зданий - куполов, шпилей, высоких крыш - и подвигался медленно и осторожно.

Все окна, балконы, чердаки были усеяны любопытными зрителями.

Город имел в окружности около 90 саженей. Они были построен в виде правильного квадрата, разделенного двумя главными перекрещивающимися улицами на четыре части. Маленькие улицы были шириною от 1 до 1 ½ фута и пройти по ним я не пытался. Дома имели 3, 4 и даже 5 этажей. Было много лавок и рынков. Население столицы, по-видимому, было довольно значительно - четыреста, пятьсот тысяч человек.

В центре города, на перекрестке двух главных улиц лежали королевский дворец, окруженный стенами в два фута высоты.

Король очень настаивали на том, чтобы я осмотрел внутренность его дворца. Это было очень нелегко, но, преодолев все затруднения, я ухитрился перешагнуть через дворец при помощи двух толстых пней, срезанных мною в окрестном лесу, и попасть на внутренний двор дворца. Здесь я лег на бок и, приставляя лицо к окнам дворца, подробно осмотрел его внутренность. Я видел мраморные полы, потолки и стены, украшенные серебром и золотом, мебель, обитую дорогими бархатом и парчой, затейливые картины, резные украшения; все поражало блеском, чистотой.

Король и его семья были очень довольны, видя мое восхищение. Тут же король, желая по-видимому окончательно поразить меня, пригласили меня на парадный смотри его войсками. На этом смотру я предложили королю устроить кавалерийский маневр на воздухе. Для этого я придумали вбить, в землю четыре заостренных колышка, на которых укрепил четыре других в виде квадратной рамы. На эту раму я крепко натянули свой носовой платок, укрепив его четыре угла у верхушек отвесных кольев. Получился полотняный щит вроде того, на котором показывают картины волшебного фонаря. На нем я и предложили устроить маневры отборных всадников лиллипутской кавалерии. Мое предложение очень понравилось королю, который тотчас вызвали около двух десятков лучших кавалеристов. Я подняли их руками на щит. Здесь они разделились на два отряда и начали маневрировать, лихо разъезжая на поверхности платка. Зрители были в восторге. Как вдруг одна из лошадей встала на дыбы, стала брыкаться и бить ногами, платок прорвался и всадник вместе с лошадью полетел вниз. Я в ту же минуту подняли их и ладонью закрыл снизу дыру в платке, чтобы предупредить падение других кавалеристов, a затем осторожно сняли всех всадников и поставил на землю.

ГЛАВА V.

Гулливер уводит корабли блефусканцев, врагов лиллипутов.
- Блефусканцы вынуждены заключить мир. - Гулливер попадает
в немилость у короля лиллипутов. - Блефусканское посольство
у Гулливера. - Гулливер тушит пожар в королевском дворце.

На северо-восток от Лиллипутии лежали остров, на котором было расположено королевство «Блефускания», то самое, жители которого вели войну с лиллипутами. Пролив шириною в три четверти версты отделял остров «Блефуску» от лиллипутов.

Так как я знали, что блефусканцы приводят в порядок свой флот и собираются высадиться на острове лиллипутов, я с умыслом не хотел показываться на берегу, прилегающем к проливу, чтобы не обнаружить неприятелю своего пребывания на острове. Эта маленькая хитрость имела следующую цель: я составил план захватить весь неприятельский флот и план этот сообщил королю. Дело в том, что посланные на разведки лиллипуты сообщили о полной готовности блефусканского флота, - последний стояли в одном из портов, весь в сборе, готовый выступить при первом попутном ветре. Узнав об этом, я чуть не ползком пробрался на северо-восточный берег и в зрительную трубу из-за холма осмотрел весь неприятельский флот, состоявший из нескольких десятков кораблей и транспортных судов. Потом я осведомился у лиллипутских моряков о глубине пролива и узнал, что при самом высоком уровне воды глубина его не превышает шести футов. Я попросили приготовить мне как можно больше самых прочных канатов и железных прутьев. Разумеется, канаты оказались только толстыми шнурами, a железные прутья были не больше упаковочной иглы. Канаты я свил по три вместе, а железные прутья скрутили тоже по три, приделав к ними по крючку, и приступили к выполнению плана.

На северо-восточном берегу я снял верхнее платье и обувь и вошел в воду, захватив приготовленные снасти. Я подвигался быстро, причем на самой середине пролива мне пришлось проплыть не сколько саженей, пока я снова не встали на ноги.

Когда я добрался до неприятельского флота и выпрямился во весь рост, то блефусканцы были так напуганы моими появлением, что разбежались, как зайцы, и мне оставалось немедля продеть крючки в носовое отверстие кораблей. Пока я делал это, блефусканцы быстро оправились от страха, и в меня посыпался град стрел. Больше всего я опасался за свои глаза, но к счастью вспомнил, что со мной были очки, которые я тотчас же надел. Теперь я мог продолжать работу, несмотря на град стрел. Прикрепив крючки и продев в них канаты, я попробовал тащить корабли, но якоря, на которых они были привязаны, помешали моему плану. Впрочем я нашелся быстро: перочинными ножом я скоро перерезал все якорные канаты и потащили за собою весь неприятельский флот. Во след мне раздались отчаянные вопли, яростные крики и угрозы.

Скоро я вышел из-под стрел и остановился, чтоб отдохнуть и вытащить вонзившиеся стрелы. Справившись с этими, я снова пустился в путь и скоро достиг лиллипутского берега. На берег высыпало почти все население с королем во главе. Пристально вглядываясь в то, что происходит на горизонте, лиллипуты видели постепенное приближение к их острову неприятельского флота. Сердца их трепетали от страха, так как они не видели меня, потому что я были погружен по шею в воду, и думали, что я погиб и что неприятельский флот идет для высадки войск. И как обрадовались они, когда увидели меня впереди кораблей и услышали мой голоси: «Да здравствует король лиллипутский!»

Едва я вышел на береги, как король рассыпался в похвалах и пожаловал мне почетный титул «нардака» - высшее звание в той стране.

Спустя три недели после этого удачного дела, блефусканцы прислали в Лиллипутию послов с предложением мира. Предложение их было очень выгодно для лиллипутов, но король хотел еще большего - он хотел полного покорения блесфуканцев и спросил меня, не соглашусь ли я устроить новое нападение на остров Блефуску. Я прямо и откровенно ответил королю, что блефусканцы, лишившись флота, не представляют теперь угрозы и опасности для лиллипутов и что я сдержал свою клятву, обещая помогать лиллипутам в их войне с врагом. Однако, я не давали обещаний содействовать угнетению благородного и храброго народа вопреки всем правилами справедливости и чести.

Король после моего ответа заключил мир с блефусканцами и подписал мирный договор, но затаил злобу против меня, и эта зародившаяся злоба погубила меня впоследствии.

По заключении мира шесть сановников острова Блефуски, составлявшие посольство, пожелали навестить меня. Они тайно узнали о моем откровенном ответе королю, когда последний делал мне предложение окончательно покорить Блефусканию, и были тронуты моей справедливостью и великодушием. При нашей встрече они наговорили мне множество любезностей и, между прочими, очень деликатно выразили свое желание увидеть примерные доказательства моей невероятной силы, о которой они так много слышали. Я охотно удовлетворил их желание и, поблагодарив за посещение, просил передать их повелителю мое глубокое уважение. Я обещал посетить их страну перед отъездом на родину, и мы расстались, унося приятные впечатления о нашей встрече.

Оказалось, однако, что, обещая посетить Блефусканию, я поступили довольно опрометчиво. Так как я говорил с посольством через переводчика, то мой разговори и обещание скоро стали известны при королевском дворе. А так как там среди придворных были и лица, относившиеся ко мне недоброжелательно, - мою вежливость и радушие по отношению к посольству объяснили в конце концов заискиванием перед блефусканцами и намерением изменить лиллипутам. Это еще более испортило мои отношения с королем. Прежних добрых отношений уже не было, хотя я оказал и еще услугу лиллипутам, которая, впрочем, не вызвала даже благодарности. А именно: я много содействовал прекращению пожара в королевском дворце.

Пожар вспыхнул ночью. Виновницей оказалась одна из придворных дам, уснувшая с горевшей свечой, от которой вспыхнула занавеска. Если бы не я, пожар мог бы принять большие размеры. В этом единогласно сознавались все очевидцы моей энергичной работы. Я говорю это не с тем, чтобы поставить свою помощь в выдающуюся заслугу себе, а чтобы показать, насколько изменилось мое положение, раз мои услуги уже не вызывали даже благодарности.

ГЛАВА VII.

Обстановка, в которой жил Гулливер у лиллипутов. - Нравы и обычаи
лиллипутов. - Некоторые особенности их быта.

Всего я пробыл на острове лиллипутов девять месяцев и тринадцать дней. Разумеется, за это время я успел достаточно ознакомиться с их обычаями и нравами и должен был обзавестись некоторой обстановкой, чтобы сделать свое пребывание более или менее удобными.

Я сам сделал себе стол и даже кресло, выбрав для этой мебели самые крупные деревья в королевском парке. Постель мне была заказана королем вскоре после того, как меня перевезли с берега, где нашли, в предназначенное мне жилище. В длину и ширину кровать равнялась ста пятидесяти кроватями лиллипутов, причем шестьсот лиллипутских матрацев, по четыре положенные один на другой, служили мне подстилкой.

Сшить мне белье представило немало затруднений. Его шили двести швей. Холст, из которого они шили, складывался вдвое и предварительно простегивался, как стегают ватные пальто. Мерку с меня не снимали, а лишь смерили окружность большого пальца правой руки. Увеличив окружность в четыре раза, швеи получили окружность моего кулака; взяв длину двух окружностей кулака, получили окружность шеи; удвоив ее, вычислили окружность пояса.

Триста портных наняты были шить мне платье. Мерку платья снимали другими способом. Я должен был стать на колена. К моей спине была приставлена самая длинная лестница. По ней вскарабкался до моей шеи один из портных и опустили отвес до самого пола. Длина отвеса и должна была служить мерой длины моего платья. Другие мерки - длину рукава, окружность пояса, ширину плеч я смерил сам. Так как вырабатываемые лиллипутами куски материи имеют довольно незначительную величину, то сшитое мне платье напоминало одеяло из лоскутов с той разницей, что оно было одноцветным.

Обед мне готовили триста поваров. Кругом моего жилища были выстроены для них помещения. где они жили с семьями. Готовили они недурно. Особенно мне нравилось мясо тамошних быков. Оно было мягче и нежнее, чем мясо быков на моей родине. За то баранина в их стране была хуже. Гуси и индейки, которые были величиной с нашего воробья, а также другие домашние птицы подавались к моему столу не часто; вероятно, - потому что приготовление их было затруднительно в виду огромного количества этой птицы, необходимой мне для однодневного пропитания.

Такова была обстановка, в которой я жил у лиллипутов и наблюдал их нравы. Многое поражало меня в их жизни и заставляло порой задумываться и сравнивать их обычаи с обычаями и нравами моей родины.

Укажу, например, на следующее: лиллипуты полагают, что если всякое преступление и проступок должны быть наказаны, то и добродетельная жизнь, согласная с требованиями закона и нравственности, должна быть вознаграждена. Поэтому у них существует особый капитал, из которого назначают денежные награды и вспомоществования всякому, кто в течение известного времени (около шести наших лет) отличался добродетельной жизнью. Они имеет кроме того право на особый почетный титул, который однако не переходит к его потомству. Правосудие изображается у них не слепым, a наделенным шестью глазами - два спереди, два сзади и по одному с боков. В руках оно держит: в правой - суму с золотом, в левой - меч.

Неблагодарность считается у них великими преступлением. Они спрашивают: если человек не чувствует признательности даже к своему благодетелю, то как они будет относиться к другими людям? Они, по их мнению, может относиться к другими лишь враждебно и должен быть удален из человеческого общества.

Обман они считают более тяжким преступлением, чем кража, и обманщика казнят. Они указывают на то, что осторожный и осмотрительный, хотя бы и недалекий, человек может защититься от вора, но прямой, открытый и правдивый человек беззащитен от посягательств плута, мошенника и обманщика.

В деле воспитания детей, в деле государственного управления и в некоторых других отраслях жизни лиллипуты отдают предпочтение здравому смыслу и добрым нравам перед гениальностью и высоким образованием.

Не буду говорить о других своих наблюдениях. Упомяну только о том, как пишут лиллипуты. Они пишут не от правой руки к левой, как пишут многие восточные народы; ни слева направо, как пишем мы, и ни снизу вверх, как пишут китайцы, а - наискось, с одного угла на другой, как у нас пишут дети, обучающиеся писать, если их тетрадь не разлинована.

В заключение упомяну и о странном обычае лиллипутов хоронить своих мертвых вниз головой. Обычай этот очень древен и связан со старинными народными верованиями.

ГЛАВА VII.

Гулливера навещает его придворный друг. - Гость рассказывает,
что лиллипуты собираются ослепить Гулливера.
- Гулливер бежит к блефусканцам.

Я упоминал о том, какое неприятное впечатление произвела на короля моя просьба отпустить меня в Блефусканию. Этой просьбой воспользовались мои придворные враги и чуть-чуть не погубили меня. Во всяком случае они довели меня до того, что я принужден были бежать с острова лиллипутов.

Однажды вечером я сидел в своем жилище, занятый грустными мыслями о далекой родине, семье, знакомых и т. д.

Внезапно у моих дверей раздался стуки. Так как отворять большие двери на каждый стуки не всегда представлялось необходимым, я устроил внизу дверей маленькую опускающуюся западню, которую и поднял на этот рази. У западни я увидел того из придворных, который был ко мне расположен. Он прибыи на носилках и первым делом сообщил мне, что посещение его должно сохраниться в глубочайшей тайне. Носильщики остались за дверями, а его вместе с носилками я перенес рукой на свой стол и приготовился слушать со вниманием.

Рассказ прибывшего были очень долог и сильно подействовал на меня. Придворный сообщил мне, что при дворе на совещании долго обсуждался вопрос о том, какому наказанию подвергнуть меня. Вина моя состояла по рассказу гостя в том, что я отказался исполнить предложение короля и вторично напасть на Блефусканию, чтобы покорить ее окончательно лиллипутам. Во-вторых, - и в том, что я принимал у себя в доме блефусканское посольство и вел с ними переговоры без спроса и разрешения короля, хотя и знал, что это были сановники того короля, который вел давнюю войну с повелителем лиллипутов. В-третьих - в том, что при тушении пожара в королевском дворце я произвел наводнение в королевских покоях. В-четвертых, наконец, мне ставилась в вину и самая просьба отпустить меня в Блефусканию, в чем видели мое намерение изменить лиллипутам и перейти на сторону блефусканцев. Голоса придворных на совещании разделились. Одни - в том числе главный адмирал Болголом - предлагали зажечь мой дом, и когда я выбегу, пустить в меня град отравленных стрел, стараясь поранить мне главными образом лицо и руки. Другие предлагали ограничиться моими ослеплением, оставив меня в живых. Король, по рассказам моего гостя, настаивал на сохранены мне жизни.

В конце концов решено было лишить меня зрения, так как с потерей его моя телесная сила останется при мне, и я могу в будущем еще послужить лиллипутам. Притом было указано, что многие смотрят же на вещи чужими глазами, и следовательно потеря зрения не может меня огорчать очень сильно. Мой гость сообщил мне и то, что обвинительный приговор будет прочтен мне через три дня, a затем двадцать хирургов совершат операцию моего ослепления.

Сообщив все это, мой придворный гость удалился столь же таинственно, как и появился, взяв с меня еще раз слово сохранить втайне его посещение и посоветовав мне принять меры, какие подскажет благоразумие.

Я был потрясен до глубины души. Так вот какая награда ждала меня за все услуги, которые я оказал лиллипутскому народу! Сначала я не знал, что делать, и хотел было сопротивляться. Ведь пока я был на свободе, я мог даже уничтожить всю их столицу, Мильдендо, забросав ее камнями! Но чувство благодарности гостеприимному народу заговорило и на этот раз, и я решил бежать в Блефусканию.

Рано утром я направился на северо-восточный берег, захватив с собой одеяло и кой-какие пожитки. На берегу я выбрал самый большой корабль, положил на палубу его свое верхнее платье и захваченные вещи, и потащил корабль к острову «Блефуске».

ГЛАВА VIII.

Гулливер у блефусканцев. - Король лиллипутов требует его выдачи.
- Случай, который помогает Гулливеру возвратиться на родину.

Завидев меня издали, блефусканцы собрались в большом количестве на юго-западном берегу и встретили меня восторженно, как давно жданного гостя. Мне дали двух проводников, чтобы указывать путь в их столицу. Всю дорогу я нес их на ладони и, остановившись за сто саженей до столицы, попросили доложить обо мне королю. Король со свитой и семейством выехал ко мне навстречу. При виде их, я прилег на землю и почтительно поцеловал руки короля и королевы.

Я сказал, что прибыл навестить Блефусканию, как обещал королевскому посольству, и готов служить королю всем, чем могу и что не повредит интересами моего покровителя, короля лиллипутов. Пока я не находил нужным рассказывать о печальной участи, которая ждала меня в Лиллипутии.

Я не буду передавать подробности о том, как радушно я был принят повелителем блефусканцев, и о некоторых неудобствах, которые мне пришлось испытать за неимением приспособленного помещения и кровати.

Перейду к рассказу о происшествии, которое помогло мне выбраться из стран крохотных народцев и вернуться на родину.

На четвертый день моего пребывания на острове Блефуске, осматривая берега, я случайно увидел вдали на море какой-то черный предмет. Я долго всматривался и наконец разглядел, что это была лодка, которая медленно приближалась к берегу, подгоняемая приливом. Вероятно, она была оторвана бурей от какого-нибудь корабля и носилась по волнам уже не первый день.

Я тотчас побежал в город и попросили короля дать мне несколько судов из оставшегося у него флота. Суда эти стали огибать остров, а я поспешил на то место, откуда видел шлюпку. Ветром и приливом ее подвинуло еще ближе к берегу.

Я разделся, вошел в воду и пошел к шлюпке. Суда с матросами и канатами следовали за мной. Скоро мне пришлось плыть, но расстояние между мной и шлюпкой было очень невелико, и я без затруднений добрался до лодки. Обогнув ее кругом, я привязали к носу лодки канат и перебросили его матросами, чтобы они закрепили другой конец каната у корабля. Затем я подплыли к корме лодки и стали толкать ее по направлению к берегу. Через несколько времени я мог уже стать на дно, и тогда работа пошла успешней. В конце концов лодка оказалась на берегу, где я перевернул ее дном кверху и внимательно осмотрел. Повреждения ее оказались незначительными, так что я починил ее в неделю.

За это время, как я узнал потом, король лиллипутов присылал к блефусканскому королю посла, требуя моей выдачи, чтобы наказать, как изменника. В это же время я обратился с просьбой к блефусканскому королю разрешить мне выехать на шлюпке, которую по-видимому посылает мне сама судьба, чтобы я мог вернуться на родину. Я просил и о том, чтобы король распорядился оказать мне помощь при снаряжении лодки к дальнему плаванию.

Приняв во внимание требование посла и мою просьбу, король ответил послу, что действовать против меня силой очень затруднительно, как это знают в Лиллипутии, да насилие по отношению ко мне и не согласовалось бы с тем чувством благодарности, которое в Блефускании питают ко мне за услуги, оказанные при заключении мирного договора. Король добавил, что вероятно в очень скором времени я оставлю Блефусканию, так как нашел поразительный по огромным размерам корабль, на котором собираюсь уехать на родину. Таким образом и Лиллипутия, и Блефускания скоро будут свободны от моего пребывания, и исчезнет повод для переговоров обо мне между двумя этими странами.

В разговоре со мной после отъезда лиллипутского посла король сказал, что я могу оставаться и в Блефускании, если хочу, и он, король, окажет мне всякое покровительство, но, если я настаиваю на отъезде, то он не будет меня удерживать и окажет мне содействие.

Я благодарил короля и просил отпустить меня. Король согласился и отдал приказ помогать моим сборам к плаванью.

Несколько сот блефусканских рабочих помогали мне приготовить паруса. Самый толстый холст они складывали в несколько рядов, прошивали его и набивали. Огромный камень я приспособил вместо якоря. Из туземных веревок я сплел довольно толстые канаты. И наконец - самое трудное - я выбрал несколько очень толстых деревьев, и срезав их, смастерил весла и мачты.

Когда все было готово, шлюпку мою, по распоряжению короля, нагрузили съестными припасами. Положили сотню быков, несколько сот баранов, большой запас хлеба и сена. Последнее было нужно, потому что я вез с собой пару живых быков, полдюжины коров и столько же овец и баранов - эти неизвестные в Англии породы я хотел попытаться развести на родине.

На прощанье король снабдил меня даже деньгами и подарил свой портрет.

Весь двор и огромная толпа блефусканцев собрались провожать меня на берег. Шлюпка отчалила, плавно скользя по гладкой поверхности моря, а я, стоя в ней, посылали последний привет и благодарность приютившему меня крохотному народцу. Плыть на лодке мне пришлось недолго. Через сутки (ночь я провел на небольшом острове, к которому причалил) я встретил уже английский торговый корабль, шедший из Японии. Меня взяли на этот корабль, причем здесь оказался один из моих добрых знакомых, который представил меня капитану. Я рассказал ему о своих необычайных приключениях; он поверил им с трудом, сочтя сначала меня за человека, потерявшего рассудок - так странны показались ему мои приключения.

Приблизительно через полгода я был уже в родной Англии, доехав без особых случайностей, если не считать единственного происшествия - одного из моих баранов утащили корабельные крысы.

КОНЕЦ ПЕРВОЙ ЧАСТИ.

ЧАСТЬ ВТОРАЯ
В стране великанов.

ГЛАВА I.

В страну великанов Гулливер попадает, отправившись с корабля
за водой на шлюпке. - Великаны находят его во ржи и приносят домой.
- Приключения Гулливера за обедом у великанов.

Как ни соскучился доктор Гулливер в кукольной стране лиллипутов по родной Англии, дома ему не сиделось. Страсть к путешествиям проснулась в нем снова, и уже через два месяца он расстался с семьей и друзьями и пустился в новое плаванье из Ливерпуля на купеческом корабле «Путешественник».

Обогнув Африку и пройдя Мадагаскарский пролив, этот корабль перенес сильную бурю, которая отнесла его далеко на восток. Ни капитан корабля, Джон Николас, и ни один из старых, опытных матросов не знали, где они находились. Корабль не испытал повреждений; съестных припасов было достаточно, но не было воды. Именно поэтому, когда с корабля вдруг заметили землю - остров, или материк, они не знали, - капитан отдал распоряжение спустить шлюпку и ехать с бочонками за водой.

Доктор Гулливер, попросив разрешения у капитана, отправился на этой шлюпке. Вместе с несколькими матросами он пристал к неведомой земле.

Ни реки, ни ручья в этом месте не оказалось, и матросы поплыли дальше вдоль берега, а Гулливер отправился осмотреть окрестную местность. Она оказалась довольно пустынной и бесплодной. Не встретив ничего любопытного, доктор возвращался обратно к берегу, как вдруг увидел, что матросы в шлюпке работают веслами из всех сил, шлюпка несется как птица, по направлению к кораблю, а за ней на расстоянии шагает огромными шагами великан чудовищных размеров. Рост его был таков, что море ему было по колена. Так как шлюпка была значительно впереди его, а море в этом месте было усеяно подводными скалами, догнать шлюпку он не мог.

Но доктору Гулливеру приходилось позаботиться о себе. Надо было не попасться на глаза великану и подумать, что делать дальше - одному без товарищей, так как трудно было предположить, чтобы они вернулись назад.

Гулливер пустился бежать. Он забрался на вершину крутой скалы и осмотрел окрестность. На этот раз она показалась ему более плодородной. Особенно изумила его трава, высота которой была чуть не три сажени, так что Гулливера, когда он шел в ней, почти не было видно.

Гулливер вышел на дорогу, пересекавшую ржаное поле. Широкая дорога эта считалась у тамошних жителей тропинкой. По этой дороге он шел целый час и вышел к изгороди, высотою более пяти саженей. За изгородью был сад, в котором росли деревья такой вышины, что Гулливер не мог даже предположить, какова эта вышина. Он старался пробраться на другую сторону изгороди, как вдруг увидел великана такого же роста, как и тот, который гнался за шлюпкой - с добрую колокольню. Шаги его были в пять саженей. Гулливер убежал от изгороди и спрятался во ржи. Кстати, вышина ржи была около шести саженей, а солома имела обхват ствола крупного дерева. И Гулливер чувствовал себя во ржи, как в большом лесу.

Великан подошел к изгороди, посмотрел по обе ее стороны и сказал несколько слов таким зычным голосом, который можно было счесть за отдаленный гром. Сейчас же на его зов появились семь таких же великанов с огромными серпами в руках. Одеты они были беднее, чем первый великан: их можно было счесть за его слуг. Они принялись за жнитво. Быстро стали они подрезать стебли, в которых спрятался Гулливер. Тот старался, по возможности, отойти от них дальше, но подвигался с трудом, так как пробираться между частой соломой было не легко. В конце концов он должен был остановиться, потому что достиг места, где хлеб полег от бури. Между тем жнецы приближались, а один из них был от Гулливера не далее пяти саженей, так что сделай он еще один шаг - он наступил бы на Гулливера. И вот в ту минуту, когда он поднял ногу, перепуганный Гулливер закричал благим матом.

Великан огляделся и увидел Гулливера. Он наклонился и с видом человека, желающего поднять ежа, взял Гулливера двумя пальцами за спину и, подняв на страшную высоту, стал рассматривать. Так как великан довольно сильно сжимал Гулливера большим и указательным пальцем, Гулливер стал стонать, барахтаться руками и ногами, как будто плыл; словом, - показывал всячески, что ему больно. Великан, наконец, понял в чем дело: он положил Гулливера в полу своего кафтана, как женщины кладут в фартук цыплят, и понес показать тому великану, которого Гулливер видел у изгороди. Этот великан также внимательно рассматривал Гулливера. Он даже приподнимал соломинкой полы Гулливерова одеяния, считая, вероятно, их за крылья насекомого. Затем он осторожно опустил Гулливера на землю.

Почувствовав себя на свободе, Гулливер прошелся взад и вперед, сделал несколько поклонов и подойдя к коленам великана, сложил умоляюще руки и стал просить не делать ему зла, причем даже вынул кошелек с золотом и высыпал монеты, Золото не произвело на великана впечатления. Он послюнил палец, и приложив его к одной из более крупных монет, приподнял приставший кружок к глазам и положил обратно. Затем великан разостлал на ладони свой носовой платок, величиною с корабельный парус, осторожно положил и завернул в него Гулливера и принес домой.

Гулливер очутился в комнате, имевшей несколько десятков саженей в ширину и длину. В доме этом проживала вся семья великана, состоявшая из него, жены, трех детей и старой бабушки.

Было время обеда и огромный стол, высотою около 4-5 саженей был уже накрыть. Великан поставил Гулливера на стол и пригласил жену поглядеть на невиданную диковину - насекомое, напоминающее человека.

Увидев Гулливера, великанша вскрикнула от удивления и сначала даже испугалась. Затем убедившись, что Гулливер существо разумное и понимает знаки ее мужа, она скоро освоилась и даже взяла Гулливера под свое покровительство.

Начался обед - простой, как у земледельцев.

На трехсаженном блюде был подан кусок мяса с добрую гору. Надо добавить, что ножи, вилки, кружки, вообще столовая посуда была такого размера, что могла бы служить Гулливеру скорее мебелью, чем посудой, а по столу Гулливер расхаживал, как по полу просторного зала. Жена великана мелко нарезала мяса и хлеба Гулливеру. Последний поклонился ей в знак благодарности и стал есть, что очень занимало сидевших за столом.

Чтобы предложить ему пить, едва нашли посуду. Это была, на мерку великанов, самая маленькая рюмка. Но и ее Гулливер поднял с трудом. Держа ее в руке, он сказал приветственное слово хозяевам и, поклонившись, выпил напиток, который ему очень понравился. Напиток этот напоминал сладкий лимонный квас…

За обедом произошло несколько приключений, о которых следует упомянуть, чтобы еще нагляднее показать, насколько Гулливер был мал среди той обстановки, в какую он попал.

Во-первых, когда Гулливер, двигаясь по столу, случайно подошел близко к младшему из великановых детей, сидевших за столом, - десятилетнему мальчику, - пятисаженный ребенок схватили из любопытства Гулливера за ноги и высоко подняли над головой. Гулливер страшно перетрусил. У него пронеслось в голове воспоминание, как дурно иногда обращаются маленькие дети с насекомыми, или котятами. Испуги Гулливера был замечен великаном - отцом ребенка. Отец отнял Гулливера у сына и поставил гостя опять на стол. Сына он хотел наказать, удалив его из-за стола, но Гулливер знаками попросил простить ребенка, что и было исполнено.

Второе приключение было вызвано появлением домашней кошки, величиной с огромного тигра. Кошка вскочила на колени хозяйки и начала мурлыкать, выставив голову поверх стола. Мурлыканье ее было похоже на шум водопада, и Гулливер очень испугался ее появления. Зная, как любят кошки ловить маленьких зверьков, он боялся, что ей придет в голову схватить его. С другой стороны, он по опыту знал и то, что животные чаще преследуют тех, кто их боится, и поэтому бодрился и старался показать вид, что нисколько не опасается появления кошки.

В комнате появлялись и собаки огромнейших размеров. Одна, например, была ростом чуть не со слоненка. Но Гулливер боялся собак меньше, зная их открытый, добрый нрав.

Наконец, было и еще приключение, и, пожалуй, самое опасное для Гулливера.

В столовую явилась кормилица-великанша с годовалым великанчиком на руках. Заметив Гулливера, великанчик потянулся к нему, как к игрушке, и так закричал, желая скорее получить эту «игрушку» в руки, что крик, вероятно, был слышен на несколько верст кругом. Мать, желая ублаготворить ребенка, осторожно подала ему в руки Гулливера. Великанчик со счастливой улыбкой тотчас же отправил голову Гулливера себе в рот.

Можно представить себе, что почувствовал бедняга-Гулливер! Он так застонал от испуга, что великанчик испугался и сам и мигом выпустил Гулливера из рук, причем великанша подхватила падающего на лету в фартук.

Заметив, что Гулливер хочет спать, великанша снесла его в детскую и положила на кровать длиной до 8 саженей, причем покрыла его шейным платочком. Уставший от волнений Гулливер уснул немедленно. Он проспал часа два и был разбужен непонятной возней на его кровати. Оказалось, что две мыши забрались по занавескам на кровать и обнюхивали спящего. А каждая из этих мышей была с дворовую собаку!

Гулливер вскочил, но мыши нимало не испугались и не выражали никакого желания уйти с кровати. Наоборот, они как будто собирались напасть на Гулливера. Последний решил дать отпор. Выхватив шпагу, он с размаха вонзил ее в горло одной из мышей. Она протянула лапы и захрипела. Другая же бросилась бежать.

В эту минуту на шум и возню вошла великанша и очень испугалась, увидев мышь и окровавленного Гулливера. Гулливер знаками дал понять, что он невредим. Тогда великанша выбросила убитую мышь и спустила Гулливера на пол с кровати четырехсаженной высоты.

ГЛАВА II.

Девятилетняя дочь великана принимает участие в Гулливере.
- Отец ее начинает показывать Гулливера на ярмарках и базарах,
как чудо. - Гулливер заболевает.

У великана, приютившего Гулливера, была девятилетняя дочь, очень развитая девочка и рукодельница. С разрешения ее Гулливеру устроили постель в кроватке одной из ее кукол. Кроватку эту поместили в ящике, который был поставлен на полочке, куда не могли залезть ни мыши, ни кошки. Рукодельница-девочка сшила Гулливеру шесть пар белья из самого тонкого полотна, какое только нашлось у великанов. Она же занялась и его обучением туземному языку. Гулливер указывал ей какую-нибудь вещь, а она называла ее. Вообще, она относилась к нему настолько хорошо, что он звал ее маленькой няней - «Глюмдальклич». Она же звала его «Грильдрик», что в переводе значило: человечек-крошка.

Весть о Гулливере скоро разнеслась по окрестности. Соседи скоро узнали, что отец Глюмдалькличи нашел в ржаном поле удивительное маленькое животное, очень похожее на человека и даже обладающее даром слова, очень понятливое и уже перенявшее некоторые местные слова и фразы. Как и люди, оно держится на двух ногах прямо, откликается на зов, делает поклоны и т. д.

Однажды к великану, хозяину Гулливера, пришел старик-сосед, человек очень скупой и суровый. Он попросил показать ему Гулливера, «о котором так много говорят кругом». Когда его желание было исполнено, он надел очки, так как был близорук, и внимательно стал разглядывать найденную в поле диковинку. Гулливер, поставленный на стол, отвесил ему низкий поклон и спросил о его здоровье на туземном языке, как его научила Глюмдальклич. Старик остался очень доволен этим вопросом.

Окончив осмотр, он посоветовал хозяину Гулливера показывать последнего за деньги. Совет этот очень понравился хозяину и скоро был приведен в исполнение к великому огорчению Глюмдалькличи, которая очень боялась, что Гулливера, показывая на какой-нибудь ярмарке, могут раздавить, помять, или изувечить.

Итак, дня через четыре, в базарный день хозяин Гулливера запряг лошадь, посадил Гулливера в закрытый со всех сторон ящик и захватив с собой Глюмдальклич поехал на ярмарку.

Надо сказать, что Глюмдальклич настойчиво просила взять ее, потому что она хотела непременно сама оберегать своего «человечка» от всяких бед. Она же позаботилась положить в ящик кукольный матрац, без которого Гулливеру было бы совсем плохо, потому что его качало и трясло так, как во время корабельной качки. Ведь дорога была избита, а лошадь делала шаги по семи саженей. Та же Глюмдальклич не забыла проделать в ящике несколько отверстий для воздуха, чтобы ее «Грильдрик» не задохся.

Приехав на ярмарку, великан остановился в гостинице и через особых людей оповестил, что будет показывать диковинное животное - человека небывало малого роста.

Так как слух о Гулливере и без того разнесся далеко, народа смотреть его собралось множество, и хозяин Гулливера должен был ограничить число зрителей и за один раз впускать не более 30 великанов.

Гулливер стоял на огромном столе, отделенном загородкой. Под присмотром Глюмдалькличи и по ее указаниям он маршировал по столу, отвечал на вопросы, пил из наперстка и, наконец, показывал фехтовальные приемы соломинкой.

В течение дня Гулливера показывали двенадцать раз. Двенадцать раз он проделывал одни и те же штуки и, понятно, очень уставал. Кроме того, ему страшно надоело повторять одно и то же напоказ толпе. В довершение его бед какой-то баловник пустил в него орехом, величиной с дыню, и чуть-чуть не причинил ему тяжелого увечья.

Наконец, хозяин собрался домой, объявив, что будет показывать Гулливера в следующий базарный день. Но и в доме великана Гулливеру не давали отдыха. И сюда приезжали ежедневно окрестные богатые и знатные великаны с семьями посмотреть диковинная малыша. Хозяину это приносило большую прибыль, но Гулливер стал худеть, становился озлобленным и мрачным.

Алчность хозяина росла, и он задумал показать Гулливера в столице великанов, которая называлась Лорбрульдруд.

Опять Гулливера посадили в ящик и снова великан вместе с Глюмдальклич, не покидавшей своего любимца, поехал в путь. По дороге в Лорбрульдруд Гулливера показывали во всех попутных селах, городах и замках.

Когда, наконец, хозяин прибыл в столицу, он снял здесь помещение для представлений и так же, как и раньше, сделал объявление о Гулливере. Снова начались опротивевшие Гулливеру выходы на показ толпе, снова - однообразные упражнения, вопросы и ответы. Гулливер изнемогал. Он терял и аппетит, и доброе расположение духа…

ГЛАВА III.

Королева великанов покупает Гулливера и оставляет при дворе вместе
с Глюмдальклич. - Гулливером интересуется король великанов
и придворные ученые. - Обстановка Гулливера при дворе.
- Проделки карлика королевы с Гулливером.

В этих тяжелых обстоятельствах Гулливера выручило следующее.

Неожиданно к хозяину его явился королевский посланный и передал о желании королевы видеть Гулливера. Таким образом, Гулливер был представлен ко двору.

Его умные ответы, уменье держать себя и находчивость произвели впечатление на королеву, и ей пришла в голову мысль купить Гулливера у хозяина, на что последний охотно согласился. Это скорое согласие объясняется тем, что хозяин Гулливера прекрасно видел, как Гулливер постепенно чахнет, и опасался, что он скоро умрет, а таким образом наступит конец всем доходам от его показывания публике. Цена же, которая была предложена королевой за Гулливера, была немалая - 1000 золотых. Конечно, королева осведомилась и о том, согласен ли сам Гулливер остаться при ее дворе. Гулливер очень осторожно ответил, что он находится во власти нашедшего его великана, но что, если бы все зависело только от него, то он счел бы за величайшую честь состоять на службе королевы.

Таким образом дело было покончено к обоюдному удовольствию, и Гулливер остался при дворе, избавившись от скучных и подорвавших его здоровье представлений на ярмарках и базарах. Он был очень доволен еще тем, что королева согласилась на его просьбу оставить при дворе и Глюмдальклич, в качестве гувернантки и няни Гулливера. Отец Глюмдалькличи и на это выразил согласие, потому что ему было лестно видеть дочь при королевском дворе.

Очень скоро королева нашла случай представить Гулливера и королю. Король, увидев поклоны и различные движения Гулливера, счел его прежде всего за механическую заводную игрушку. Тогда королева, чтобы разубедить в этом короля, поставила Гулливера на чернильницу перед королем и предложила мужу задавать Гулливеру различные вопросы. Разумные ответы очень изумили и заинтересовали короля. Ему пришлось отложить мысль о том, что Гулливер - механическая игрушка, и он стал расспрашивать обо всем Глюмдальклич. Девочка рассказала подробно о том, как Гулливер был найден в хлебных колосьях. Король выслушал внимательно весь ее рассказ и позвал ученых, которым и предложил исследовать Гулливера. Ученые пришли к тому заключению, что Гулливер уродец, так как он не обладает средствами самозащиты. Осмотрев зубы Гулливера, они решили, что он животное плотоядное. Причислить Гулливера к карликам они не решались, потому что самый малый из карликов королевы был ростом все-таки в четыре сажени. Горячо поспорив между собой, ученые согласились на том, что Гулливер - «игра природы».

После этого ученого приговора, очень мало выяснившего дело, Гулливер обратился к королю с возражением. Он рассказал, что в той стране, откуда он прибыл, все люди такого же роста, как и он, a все растения и животные соответственно меньше, чем в стране великанов, и поэтому он, Гулливер, вовсе не лишен средств самозащиты.

Король был очень рассудителен и принял ответ Гулливера во внимание, меж тем как ученые выслушали его с презрительною улыбкой. Во всяком случае, теперь Гулливер - по приказу короля - находился под его покровительством.

Искусные придворные столяры и драпировщики сделали Гулливеру ящик-комнату в две с половиной сажени длины, ширины и высоты; в ящике были сделаны окна и двери, a стены были обиты толстой мягкой материей, защищавшей Гулливера от толчков и ушибов при перемещении ящика. Придворный токарь выточил даже и мебель - два кресла, два стола и шкаф для платья. Все это было сделано из материала, похожего на слоновую кость. Придворному слесарю очень долго не удавалось сделать такой крохотный замок, какой был нужен для дверцы ящика, но в конце концов он преодолел эту трудность, и Гулливер мог теперь запираться от мышей и крыс.

Наконец, королева распорядилась и о том, чтобы Гулливеру было сшито платье, для чего розыскали самую тонкую материю, какая только могла быть в стране великанов.

Обедал Гулливер за столом королевы, которая в будни обыкновенно садилась за стол лишь с двумя дочерями. Одной из дочерей было 16 лет, а другой - 13. Маленький стол и стул Гулливера ставили прямо на стол королевы. У Гулливера был и свой крохотный прибор. Прислуживала ему за столом Глюмдальклич.

В воскресный день, который у великанов приходился в нашу среду, король обедал вместе со всей семьей. В этот день король вел обыкновенно беседы с Гулливером, расспрашивая его о том, как живут в европейских странах.

Надо сказать, что в первое время Гулливер очень поражался обедом великанов. Его прямо страшили огромные ножи и вилки великанов; его повергали в трепет исполинские куски пищи, которые великаны могли проглотить за один раз. По мнению Гулливера одного такого куска было достаточно на обед целой дюжине обыкновенных людей.

За этими обедами иногда случались происшествия, воспоминание о которых долго приводило Гулливера в трепет.

Дело в том, что у королевы был карлик, который питал к Гулливеру чувство неприязни. Может быть, он завидовали Гулливеру, видя все заботы, которыми был окружен при дворе человечек, такого крохотная роста - ведь сами карлик все же были четырех саженей. А может-быть, он нападал на Гулливера просто потому, что перед ними оказалось человеческое существо, с которым одним он мог делать, что хотел, так как все остальные окружающие были больше и сильнее карлика.

Так ли, сяк ли, но однажды за обедом карлик забрался на спинку, стула королевы, и, выбрав минуту, схватили Гулливера и бросили его в миску с молоком. Гулливер едва не захлебнулся. Королева растерялась, а пока Глюмдальклич, стоявшая в стороне, не подбежала к столу, и не вынула Гулливера из миски, последний отчаянно барахтался, стараясь подплыть к краю сосуда. Гулливера отнесли на постель, где он скоро пришел в себя. А карлика за его грубую и глупую шутку королева отдала одной придворной даме.

Еще ранее карлик проделал с Гулливером следующее. Заметив, что королева, вынув мозги из кости, поставила ее стоймя на блюде, он схватили в один миг Гулливера, сжали ему ноги и по самую шею засунув его в пустую кость. Гулливера, конечно, освободили, а карлика хотели строго наказать, но Гулливер выпросили ему прощенье.

Кроме того, неоднократно карлик ловил мух и сажал их на Гулливера. Эта скверная шутка причиняла Гулливеру огорчение, потому что мухи были с наших воробьев и кусали больно, а ползая по Гулливеру, они оставляли на нем следы того клейкого вещества, которое дает им возможность ползать по потолку.

В заключение можно рассказать и еще дикую проделку того же карлика.

Однажды, когда Глюмдальклич поставила ящик Гулливера на окно, а Гулливер, сидя в ящике, завтракал, карлик, поймав несколько ос, - величиной они были с куропатку - бросил их в гулливеров ящик. Осы стремительно напали на Гулливера и могли бы причинить ему серьезный вред, если бы он не нашелся быстро. Выхватив свою шпагу, он проткнул насквозь четырех из насекомых, а остальные три тотчас вылетели из ящика. Долго после этого у Гулливера в ушах раздавалось страшное жужжанье этих насекомых, напоминавшее звуки дюжины бандур.

Убитых насекомых Гулливер, засушив, привез потом в Европу. Жало их было около дюйма в длину.

ГЛАВА IV.

Бедствия, которые Гулливер терпит вследствие своего маленького роста.

Но и помимо разных проказ и дурных, злых шуток карлика, маленький рост Гулливера доставлял ему в стране великанов немало огорчений и бед. И если о них приходится теперь рассказывать в таких подробностях, то, главным образом, потому, что происшествия эти рисуют обстановку жизни в стране великанов, где Гулливеру пришлось провести более двух лет.

Мы видели, например, что даже насекомые в стране великанов были таких размеров, что Гулливеру приходилось обороняться от них шпагой. От крупного жука-рогача нашему доктору пришлось однажды защищаться ножом. Зацепившись за улитку, Гулливер как-то раз упал в нору крота. Он провалился весь и чуть не сломал себе ключицу.

Птицы, даже небольшие, совершенно его не боялись. Дрозды хватали у него куски из рук. А если Гулливер хотел их поймать, они кружились над ним, грозя стукнуть его клювом. Как-то раз Гулливер сшиб палкой коноплянку. Подняв оглушенную птицу, он потащил ее домой. Дорогой коноплянка пришла в себя и, защищаясь, так сильно била крыльями своего обидчика, что тот принужден был выпустить ее из рук.

О громадных размерах собак в стране великанов упоминать уже приходилось. Но вот еще одно происшествие с Гулливером, показывающее, как велики и сильны были там собаки.

Глюмдальклич, отправившись однажды в сад, захватила с собой Гулливера без ящика. В саду она опустила его на дорожку, а сама заговорилась с подругами-сверстницами. В это время к Гулливеру тихо подкралась болонка одного из садовников. Она схватила Гулливера поперек тела и, держа его в пасти, побежала к своему хозяину. Отыскав последнего, она виляя хвостом положила Гулливера на землю у ног садовника и, ласково глядя ему в глаза, рассчитывала заслужить одобрение. Садовник перепугался за Гулливера. Он тотчас поднял его, внимательно оглядел и стал расспрашивать доктора, как он себя чувствует. К счастью Гулливера, добрая собака прихватила его очень осторожно и вреда ему не причинила. И все-таки несколько минут Гулливер не мог сказать ни слова, так как не мог отдышаться после сильного испуга и слишком быстрого бега болонки. Садовник тотчас отнес Гулливера к Глюмдалькличи, которая уже хватилась своего «Грильдрика» и искала его повсюду.

Подобное же, но гораздо более опасное приключение случилось с Гулливером и в другой раз в отсутствие Глюмдалькличи.

Девушке понадобилось пойти в гости, и она оставила нашего доктора в его ящике, причем ящик поставила в своей комнате, которую заперла. День был очень жаркий и окно в комнате Глюмдалькличи, а также окна и дверь ящика были открыты.

Сидя в ящике, Гулливер вдруг услыхали возню и шум в комнате Глюмдалькличи. Было очевидно, что кто-то влез в комнату через окно. Гулливер выглянули в дверь ящика и увидел огромную обезьяну, прыгавшую по комнате. Громадное животное скоро обратило внимание на ящик Гулливера и заметило самого Гулливера. Оно подскочило к ящику, просунуло в дверь его свою руку и, шаря ею по сторонам, старалось захватить Гулливера. Последний долго не давался, увертываясь в стороны, пока назойливое животное не поймало его за полу кафтана и не потащило из ящика. Такими образом Гулливер оказался в руках обезьяны. Она стала играть с ними, считая и его за маленькую обезьянку, но игра эта кроме огорчения и страха не вызывала у Гулливера ничего.

На беду кто-то стукнул в дверь комнаты Глюмдалькличи. Обезьяна насторожилась. Затем вдруг сорвалась с места и прыгая на трех лапах, а четвертой крепко сжимая Гулливера, подскочила к окну комнаты. Одним прыжком она очутилась за окном, a затем, прыгая и цепляясь за выступы здания, взобралась вместе с Гулливером на крышу, где и уселась. Каким-то образом у ней оказался кусок хлеба, который она стала крошить и совать в рот Гулливеру. Гулливер был ни жив, ни мертв.

Внизу собралась толпа. Одни забавлялись этим происшествием и ждали с любопытством, чем оно кончится. Другие ахали и соображали, как выручить Гулливера.

Скоро прибежала и Глюмдальклич, узнавшая о происшествии. По ее настоянию сейчас же принесли лестницы, и некоторые из великанов полезли на крышу.

Обезьяна, видя всю эту суматоху, в конце концов перепугалась и, заботясь о своем спасении, бросила Гулливера на крыше, а сама отчаянным прыжком перескочила на соседнее здание.

Один из влезших на крышу великанов, слуга Глюмдалькличи, поднял бесчувственного Гулливера, положил его осторожно в карман и тихо спустился с ним по лестнице. Глюмдальклич подхватила своего любимца и унесла от любопытной толпы домой.

Дорого обошлось Гулливеру это приключение.

Две недели он вылежал в постели, причем ему давали даже рвотные порошки, так как обезьяна напихала ему в рот всякого сора.

Обезьяну убили и впредь вблизи дворца запрещено было держать обезьян.

В соответствии с размерами насекомых, птиц и животных, самые явления природы в стране великанов были крупнее, величественнее и много опаснее для людей гулливерова роста. Дождь и град, например, были чрезвычайны по размерам и силе, и Гулливеру доставалось от этих стихийных явлений. Град застал его однажды на лугу. Градины с добрый кулак в несколько секунд так избили Гулливера, что он едва-едва мог доползти до ближайшей канавы, заросшей репейником, где и укрылся под огромными листьями этого растения. Еще хорошо, что град был очень непродолжителен! Целую неделю болели у Гулливера плечи и спина, а ушибы головы давали знать о себе даже дольше…

ГЛАВА V.

Изобретательность и находчивость Гулливера удивляет
королевский двор. - Гулливер показывает свое искусство
играть на клавикордах и управлять парусом.

Праздности Гулливер не терпел. Он был находчив, изобретателен и не любил сидеть без работы. Однако у великанов ему трудно было найти себе дело. Все орудия, предметы, материалы и инструменты были таких размеров, что Гулливер не мог с ними обращаться. Приходилось довольствоваться случайными работами.

Впрочем, иногда нужда заставляла Гулливера приняться за работу и с теми незначительными средствами, какие у него были под рукой. Так, например, когда у него сломался гребень, и ему нечем было расчесывать волосы, он придумал вот что.

Находясь однажды в комнатах короля, когда брадобрей подстригал королю бороду, Гулливер попросил позволения взять, себе несколько десятков волос. Эти волосы он продел в деревянную гладкую пластинку, для чего наколол в ней дырочки иглой. Вышел довольно удачный гребень, который сослужил Гулливеру службу. Этим гребнем, кстати, немало восхищались почти все придворные.

Еще более Гулливер поразил всех, смастерив кресло. Помогал ему в этом придворный токарь, выточивший, по указанию Гулливера, спинку, ножки и раму сиденья. Главная же работа Гулливера состояла в том, что он очень искусно приготовил плетенье для этой рамы из волос королевы. Волосы эти он получил от горничной, которая, причесывая королеву, собирала падавшие волосы. Кресло с плетеньем собственной работы Гулливер поднес в подарок королеве, которая поблагодарила его и убрала кресло в шкаф на память.

Находчивость Гулливера поражала не раз. Но однажды она изумила короля до чрезвычайности.

Дело в том, что король был большой любитель музыки. Гулливер же умел играть на клавикордах. А в комнате Глюмдалькличи были и клавикорды. Но что это были за клавикорды! С целую избушку! Длина их была 8 саженей. Клавиши - каждая была в пол аршина. Сыграть на них что-нибудь Гулливеру было невозможно. Обеими руками, раскинув их в стороны, он едва-едва захватывал пять клавиш. Меж тем, король не раз выражал желание послушать игру Гулливера. В конце концов последний придумал способ удовлетворить желание короля. Он сделал две одинаковые по длине трости и каждую из них вместо набалдашника снабдил небольшой мягкой подушечкой, которую обтянул мягкой кожей. Взяв по палке в левую и правую руки, он мог доставать клавиши на расстоянии двух саженей, т.-е. захватывать около 12 клавиш. Подушечки же должны были смягчать удар тростью по клавише во время игры. Кроме этого Гулливер попросил плотников сделать скамью длиною во все клавикорды и такой высоты, чтобы, став на эту скамью, он мог свободно бить по клавишам.

Когда все было готово, Гулливер влез на скамью, взял обе трости в руки и объявил, что сыграет одну любимую песенку своей родины. Сильно ударил он тростью по клавише, еще сильней - другой; обеими вместе; вот он побежал по скамье влево, на бегу рассыпая удары обеими тростями; еще быстрее побежал он вправо, колотя по клавишам; опять влево. Вот он остановился и сильно бьет по двум клавишам. А звуки совсем не так громки. Плавная нежная музыка, какой никогда не слыхали великаны, раздается в комнате Глюмдалькличи, и король улыбается довольный и счастливый. Гулливер утешил всех слушателей, которых собралось немало, но за то как он устал! Пот выступил у него на лбу и отмахавшиеся руки повисли, как плети. После при дворе долго еще вспоминали любимую песенку Гулливера!

Не мало удовольствия доставил Гулливер королевскому двору и своим искусством в управлении парусом и рулем.

В разговорах королева не раз расспрашивала Гулливера о его путешествиях и однажды, услыхав, что он довольно опытный моряк, пожелала видеть его искусство. Однако, препятствие было в том, что самый крохотный ялик великанов для Гулливера был большим линейным кораблем, управлять которым Гулливеру одному было невозможно. Препятствие это было устранено таким образом. Тому же придворному столяру и токарю, который уже делал некоторые вещи для обихода Гулливера, королева заказала сделать крохотную лодочку. Токарь выполнили эту работу по указаниям Гулливера. Лодочка была сделана со всеми снастями и могла поднять около 8 человек такого роста, как Гулливер.

Кроме того, плотники сделали большую деревянную колоду длиной около 40 саженей, шириной - 7 саженей и глубиной около сажени. Колода эта имела внизу, закрывавшееся огромной пробкой, отверстие, через которое можно было спускать налитую воду. А наполнялась она двумя служителями, носившими воду огромными ведрами. Чтобы колода не давала течи, ее осмолили.

В этой колоде Гулливер и должен был показывать свое искусство управлять лодкой.

Глюмдальклич спускала лодку на воду и осторожно сажала в нее Гулливера. Вокруг собирались придворные дамы и дети. Дамы махали веерами и производили такой ветер, что Гулливер ставил парус и, управляя им, очень ловко лавировал и двигался в различных направлениях. Его ловкость и искусство доставляли зрителям большое удовольствие. Когда плаванье оканчивалось, Глюмдальклич брала лодку и вешала на гвоздь в своей комнате.

Но и это удовольствие не обходилось без опасных приключений. Так однажды за отсутствием Глюмдалькличи, Гулливера сажала в лодку ее помощница. Не привыкши обращаться с Гулливером, она взяла его так, что он вывалился у ней из руки и наверно расшибся бы на смерть, упав с высоты 6 саженей, если бы к счастью не зацепился за булавку в платье неосторожной помощницы.

В другой раз прислуга, наполнявшая водой колоду, не доглядев, вылила в нее из ведра вместе с водой лягушку. Лягушка стала плавать в колоде, стараясь вскочить в лодку Гулливера. А так как величиной она была с барана, то Гулливеру стоило немалого труда отбиться от нее веслом.

ГЛАВА VI.

Последнее приключение Гулливера в стране великанов: орел уносит
ящик Гулливера вместе с ним и бросает в море. - Гулливера берут
на английский корабль. - Гулливер возвращается на родину.

Как ни хорошо обходились с Гулливером при дворе короля великанов, как ни заботилась о нем Глюмдальклич, его все-таки тянуло домой, в родную Англию. Всякий раз, когда Гулливер оставался один, его думы и мечты уносились на родину, где остались близкие дорогие люди, где он мог чувствовать себя равным со всеми, гулять, не боясь быть раздавленным, как насекомое, или очутиться во власти какого-нибудь резвого щенка, обезьяны, или другого животного.

Гулливер прожил дома недолго.
Не успел он хорошенько отдохнуть, как его снова потянуло в плавание.
«Должно быть, уж таков я по природе, — думал он. — Беспокойная жизнь морского бродяги мне больше по сердцу, чем мирное житье моих сухопутных друзей».
Одним словом, через два месяца после своего возвращения на родину он уже снова числился врачом на корабле «Адвенчер», отправлявшемся в дальнее плавание под командой капитана Джона Николса.
20 июня 1702 года «Адвенчер» вышел в открытое море.

Ветер был попутный. Корабль шел на всех парусах до самого мыса Доброй Надежды. Здесь капитан приказал бросить якорь и запастись свежей водой. После двухдневной стоянки «Адвенчер» должен был снова пуститься в плавание.
Но неожиданно на корабле открылась течь. Пришлось выгрузить товары и заняться починкой. А тут еще капитан Николс заболел жестокой лихорадкой.
Корабельный врач Гулливер заботливо осмотрел больного капитана и решил, что ему нельзя продолжать плавание, прежде чем он совсем не поправится.
Так «Адвенчер» и зазимовал у мыса Доброй Надежды.
Только в марте 1703 года на корабле опять были поставлены паруса, и он благополучно совершил переход до Мадагаскарского пролива.
19 апреля, когда корабль был уже недалеко от острова Мадагаскар, легкий западный ветер сменился жестоким ураганом.
Двадцать дней корабль гнало на восток. Вся команда измучилась и мечтала только о том, чтобы этот ураган наконец утих.
И вот наступил полный штиль. Целый день в море было тихо, и люди уже стали надеяться, что им удастся отдохнуть. Но капитан Николс, бывалый моряк, не раз плававший в этих местах, с недоверием посмотрел на притихшее море и приказал покрепче привязать пушки.
— Надвигается шторм! — сказал он.
И в самом деле, на другой же день поднялся сильный, порывистый ветер. С каждой минутой он становился все сильнее, и наконец разразилась такая буря, какой еще не видывал ни Гулливер, ни матросы, ни сам капитан Джон Николс.
Ураган бушевал много дней. Много дней боролся «Адвенчер» с волнами и ветром.

Умело маневрируя, капитан приказывал то поднять паруса, то спустить их, то идти по ветру, то лечь в дрейф.
В конце концов «Адвенчер» вышел победителем из этой борьбы. Корабль был в хорошем состоянии, провианта вдоволь, команда здоровая, выносливая и умелая. Одно только было плохо: на корабле кончались запасы пресной воды. Надо было во что бы то ни стало пополнить их. Но как? Где? Во вре- мя бури корабль так далеко отнесло на восток, что даже самые старые и бывалые матросы не могли сказать, в какую часть света их забросило и есть ли поблизости земля. Все были не на шутку встревожены и с беспокойством посматривали на капитана.
Но вот наконец юнга, который стоял на мачте, увидел вдали землю.

Никто не знал, что это такое — большая земля или остров. Пустынные скалистые берега были незнакомы даже капитану Николсу.
На другой день корабль подошел так близко к земле, что Гулливер и все моряки могли ясно разглядеть с палубы длинную песчаную косу и бухту. Но была ли она достаточно глубока для того, чтобы в нее мог войти такой большой корабль, как «Адвенчер»?
Осторожный капитан Николс не решился без лоцмана вводить свой корабль в не известную никому бухту. Он приказал бросить якорь и послал к берегу баркас с десятью хорошо вооруженными матросами. Матросам дали с собой несколько пустых бочонков и поручили привезти побольше пресной воды, если только им удастся разыскать где-нибудь недалеко от берега озеро, речку или ручей.
Гулливер попросил капитана отпустить его на берег вместе с матросами.
Капитан прекрасно знал, что его ученый спутник для того и отправился в далекое путешествие, чтобы повидать чужие края, и охотно отпустил его.
Скоро баркас причалил к берегу, и Гулливер первым выскочил на мокрые камни. Вокруг было совсем пусто и тихо. Ни лодки, ни рыбачьей хижины, ни рощицы вдали.

В поисках пресной воды матросы разбрелись по берегу, и Гулливер остался один. Он побрел наугад, с любопытством оглядывая новые места, но не увидел ровно ничего интересного. Всюду — направо и налево — тянулась бесплодная, скалистая пустыня.

Усталый и недовольный, Гулливер медленно зашагал назад, к бухте.
Море расстилалось перед ним суровое, серое, неприветливое. Гулливер обогнул какой-то огромный камень и вдруг остановился, испуганный и удивленный.
Что такое? Матросы уже сели в баркас и что есть силы гребут к судну. Как же это они оставили его одного на берегу? Что случилось?

Гулливер хотел громко закричать, окликнуть матросов, но язык у него во рту словно окаменел.
И не мудрено. Из-за прибрежной скалы внезапно вышел человек огромного роста — сам не меньше этой скалы — и погнался за лодкой. Море едва доходило ему до колен. Он делал громадные шаги. Еще два-три таких шага, и он бы схватил баркас за корму. Но, видно, острые камни на дне мешали ему идти. Он остановился, махнул рукой и повернул к берегу.

У Гулливера от ужаса закружилась голова. Он упал на землю, пополз меж камней, а потом поднялся на ноги и сломя голову побежал, сам не зная куда.
Он думал только о том, где бы ему укрыться от этого страшного, огромного человека.
Наконец прибрежные пески и камни остались далеко позади.
Гулливер, задыхаясь, взбежал по склону крутого холма и огляделся.
Вокруг все было зелено. Со всех сторон его обступали рощи и леса.
Он спустился с холма и пошел по широкой дороге. Справа и слева сплошной стеной стоял густой лес — гладкие голые стволы, прямые, как у сосен.
Гулливер закинул назад голову, чтобы поглядеть на верхушки деревьев, да так и ахнул. Это были не сосны, а колосья ячменя вышиной с деревья!

Должно быть, время жатвы уже подошло. Спелые зерна величиной с крупную еловую шишку то и дело больно щелкали Гулливера по спине, по плечам, по голове. Гулливер прибавил шагу.

Он шел, шел и наконец добрался до высокой ограды. Ограда была раза в три выше, чем самые высокие колосья, и Гулливер едва-едва мог разглядеть ее верхний край. Попасть с этого поля на соседнее было не так-то легко. Для этого нужно было подняться по каменным замшелым ступеням, а потом перелезть через большой, вросший в землю камень.
Ступеней было всего четыре, но зато каждая из них много выше Гулливера. Только став на цыпочки и высоко подняв руку, он мог с трудом дотянуться до края нижней ступени.
Нечего было и думать подняться по такой лестнице.
Гулливер стал внимательно осматривать ограду: нет ли в ней хоть какой-нибудь щелочки или лазейки, через которую можно было бы выбраться отсюда?
Лазейки не было.
И вдруг на верхней ступеньке лестницы появился огромный человек — еще больше того, который гнался за баркасом. Он был ростом по крайней мере с пожарную каланчу!
Гулливер в ужасе кинулся в ячменную чащу и притаился, спрятавшись за толстый колос.
Из своей засады он увидел, как великан помахал рукой и, обернувшись, что-то громко закричал. Должно быть, он просто звал кого-то, но Гулливеру показалось, будто гром грянул в ясном небе.
Вдалеке прозвучало несколько таких же раскатов, и через минуту рядом с великаном оказалось еще семеро парней такого же роста. Наверно, это были работники. Они были одеты проще и беднее первого великана, и в руках у них были серпы. Да какие серпы! Если шесть наших кос разложить на земле полумесяцем, вряд ли получился бы такой серп.
Выслушав своего хозяина, великаны один за другим спустились на поле, где притаился Гулливер, и принялись жать ячмень.

Гулливер, не помня себя от страха, кинулся назад, в чащу колосьев.
Ячмень рос густо. Гулливер еле-еле пробирался между высокими, прямыми стволами. Целый дождь тяжелых зерен сыпался на него сверху, но он уже не обращал на это никакого внимания.
И вдруг дорогу ему загородил прибитый к земле ветром и дождем стебель ячменя. Гулливер перелез через толстый, гладкий ствол и наткнулся на другой, еще толще. Дальше — целый десяток пригнувшихся к земле колосьев. Стволы тесно переплелись между собой, а крепкие, острые усы ячменя, вер- нее сказать — усищи торчали, словно копья. Они прокалывали платье Гулливера и впивались в кожу. Гулливер повернул налево, направо… И там те же толстые стволы и страшные острые копья!
Что же теперь делать? Гулливер понял, что ему ни за что не выбраться из этой чащи. Силы оставили его. Он лег в борозду и уткнулся лицом в землю. Слезы так и потекли у него из глаз.

Он невольно вспомнил, что еще совсем недавно, в стране лилипутов он сам чувствовал себя великаном. Там он мог опустить к себе в карман всадника с лошадью, мог одной рукой тянуть за собой целый неприятельский флот, а теперь он — лилипут среди великанов, и его, Человека-Гору, могучего Куинбуса Флестрина, того и гляди, упрячут в карман. И это еще не самое плохое. Его могут раздавить, как лягушонка, могут свернуть ему голову, как воробью! Все бывает на свете…
В эту самую минуту Гулливер вдруг увидел, что какая-то широкая, темная плита поднялась над ним и вот-вот опустится. Что это? Неужели подошва огромного башмака? Так и есть! Один из жнецов незаметно подошел к Гулливеру и остановился над самой его головой. Стоит ему опустить ногу, и он растопчет Гулливера, как жука или кузнечика.

Гулливер вскрикнул, и великан услышал его крик. Он нагнулся и стал внимательно осматривать землю и даже шарить по ней руками.
И вот, сдвинув в сторону несколько колосьев, он увидел что-то живое.
С минуту он опасливо рассматривал Гулливера, как рассматривают невиданных зверьков или насекомых. Видно было, что он соображает, как бы ему схватить удивительного зверька, чтобы тот не успел его оцарапать или укусить.
Наконец он решился — ухватил Гулливера двумя пальцами за бока и поднес к самым глазам, чтобы получше разглядеть.

Гулливеру показалось, что какой-то вихрь поднял его и понес прямо в небо. Сердце у него оборвалось. «А что, если он с размаху швырнет меня на землю, как мы бросаем жуков или тараканов?» — с ужасом подумал он, и, как только перед ним засветились два огромных удивленных глаза, он умоляюще сложил руки и сказал вежливо и спокойно, хотя голос у него дрожал, а язык прилипал к небу:
— Умоляю вас, дорогой великан, пощадите меня! Я не сделаю вам ничего дурного.
Конечно, великан не понял, что говорит ему Гулливер, но Гулливер на это и не рассчитывал. Он хотел только одного: пусть великан заметит, что он, Гулливер, не квакает, не чирикает, не жужжит, а разговаривает, как люди.
И великан это заметил. Он вздрогнул, внимательно посмотрел на Гулливера и ухватил его покрепче, чтобы не уронить. Пальцы его, словно огромные клещи, сжали ребра Гулливера, и тот невольно вскрикнул от боли.
«Конец! — мелькнуло у него в голове. — Если это чудовище не уронит меня и не разобьет вдребезги, так уж наверно раздавит или задушит!»
Но великан вовсе не собирался душить Гулливера. Должно быть, говорящий кузнечик ему понравился. Он приподнял полу кафтана и, осторожно положив в нее свою находку, побежал на другой конец поля.

«Несет к хозяину», — догадался Гулливер.
И в самом деле, через минуту Гулливер был уже в руках того великана, который раньше всех других появился на ячменном поле.
Увидев такого маленького человечка, хозяин удивился еще больше, чем работник. Он долго рассматривал его, поворачивая то направо, то налево. Потом взял соломинку толщиной с трость и стал поднимать ею полы Гулливерова кафтана. Должно быть, он думал, что это что-то вроде надкрылий майского жука.
Все работники собрались вокруг и, вытянув шеи, молча глядели на удивительную находку.
Чтобы лучше разглядеть лицо Гулливера, хозяин снял с него шляпу и легонько подул ему на волосы. Волосы у Гулливера поднялись, как от сильного ветра. Потом великан, осторожно опустил его на землю и поставил на четвереньки. Наверно, ему хотелось поглядеть, как бегает диковинный зверек.
Но Гулливер сейчас же поднялся на ноги и стал гордо разгуливать перед великанами, стараясь показать им, что он не майский жук, не кузнечик, а такой же человек, как они, и вовсе не собирается убежать от них и спрятаться среди стеблей.
Он взмахнул шляпой и отвесил своему новому хозяину поклон. Высоко подняв голову, он произнес громко и раздельно приветствие на четырех языках.
Великаны переглянулись и удивленно покачали головами, но Гулливер ясно видел, что они его не поняли. Тогда он вынул из кармана кошелек с золотом и положил его на ладонь хозяина. Тот низко наклонился, прищурил один глаз и, сморщив нос, стал разглядывать странную вещицу. Он даже вытащил откуда-то из рукава булавку и потыкал острием в кошелек, очевидно не догадываясь, что это такое.
Тогда Гулливер сам открыл кошелек и высыпал на ладонь великана все свое золото — тридцать шесть испанских червонцев.
Великан послюнил кончик пальца и приподнял один испанский золотой, потом другой…
Гулливер старался знаками объяснить, что он просит великана принять от него этот скромный подарок.
Он кланялся, прижимал руки к сердцу, но великан так ничего и не понял и тоже знаками приказал Гулливеру положить монеты обратно в кошелек, а кошелек спрятать в карман.
Потом он заговорил о чем-то со своими работниками, и Гулливеру показалось, что восемь водяных мельниц разом зашумели у него над головой. Он был рад, когда работники наконец ушли на поле.
Тогда великан достал из кармана свой носовой платок, сложил его в несколько раз и, опустив левую руку до самой земли, покрыл ладонь платком.
Гулливер сразу понял, чего от него хотят. Он покорно взобрался на эту широкую ладонь и, чтобы не свалиться с нее, лег ничком.
Видно, великан очень боялся уронить и потерять Гулливера — он бережно завернул его в платок, точно в одеяло, и, прикрыв другой ладонью, понес к себе домой.
Был полдень, и хозяйка уже подала на стол обед, когда великан с Гулливером на ладони перешагнул порог своего дома.
Ни слова не говоря, великан протянул жене ладонь и приподнял край платка, которым был закрыт Гулливер.

Она попятилась и взвизгнула так, что у Гулливера чуть не лопнули обе барабанные перепонки.
Но скоро великанша разглядела Гулливера, и ей понравилось, как он кланяется, снимает и надевает шляпу, осторожно ходит по столу между тарелками. А Гулливер и в самом деле двигался по столу опасливо и осторожно. Он старался держаться подальше от края, потому что стол был очень высокий — по меньшей мере с двухэтажный дом.
Вся хозяйская семья разместилась вокруг стола — отец, мать, трое детей и старуха бабушка. Гулливера хозяин посадил возле своей тарелки.

Перед хозяйкой возвышался на блюде огромный кусок жареной говядины.
Она отрезала маленький ломтик мяса, отломила кусочек хлеба и положила все это перед Гулливером.
Гулливер поклонился, достал из футляра свой дорожный прибор — вилку, ножик — и принялся за еду.
Хозяева разом опустили свои вилки и, улыбаясь, уставились на него. Гулливеру стало страшно. Кусок застрял у него в горле, когда он увидел со всех сторон эти огромные, как фонари, любопытные глаза и зубы, которые были крупнее, чем его голова.
Но он не хотел, чтобы все эти великаны, взрослые и маленькие, замети- ли, как сильно он их боится, и, стараясь не глядеть по сторонам, доел свой хлеб и мясо.

Хозяйка что-то сказала служанке, и та сейчас же поставила перед Гулливером рюмку, до краев наполненную каким-то золотистым, прозрачным напитком.
Должно быть, это была самая маленькая ликерная рюмочка — в ней помещалось не больше кувшина вина.
Гулливер встал, поднял рюмку обеими руками и, подойдя прямо к хозяйке, выпил за ее здоровье. Это очень понравилось всем великанам. Дети принялись так громко хохотать и хлопать в ладоши, что Гулливер чуть не оглох.
Он поспешил опять укрыться за тарелкой хозяина, но второпях споткнулся о корку хлеба и растянулся во весь рост. Он сейчас же вскочил на ноги и с тревогой посмотрел вокруг — ему совсем не хотелось показаться смешным и неловким.
Однако на этот раз никто не засмеялся. Все с беспокойством глядели на маленького человечка, а служанка сейчас же убрала со стола злополучную корку.
Чтобы успокоить своих хозяев, Гулливер помахал шляпой и трижды прокричал «ура» в знак того, что все обошлось благополучно.
Он и не знал, что в эту самую минуту его подстерегает новая неприятность.
Как только он подошел к хозяину, один из мальчиков, десятилетний шалун, сидевший рядом с отцом, быстро схватил Гулливера за ноги и поднял так высоко, что у бедняги захватило дух и закружилась голова.
Неизвестно, что бы еще придумал озорник, но отец сейчас же выхватил Гулливера у него из рук и опять поставил на стол, а мальчишку наградил звонкой оплеухой.
Таким ударом можно было бы выбить из седел целый эскадрон гренадер — разумеется, обыкновенной человеческой породы.
После этого отец строго приказал сыну немедленно выйти вон из-за стола. Мальчишка заревел, как стадо быков, и Гулливеру стало его жалко.
«Стоит ли на него сердиться? Ведь он еще маленький», — подумал Гулливер, опустился на одно колено и знаками стал умолять своего хозяина простить шалуна.
Отец кивнул головой, и мальчуган снова занял свое место за столом. А Гулливер, усталый от всех этих приключений, сел на скатерть, прислонился к солонке и на минуту закрыл глаза.
Вдруг он услышал у себя за спиной какой-то сильный шум. Такой мерный, густой рокот можно услышать в чулочных мастерских, когда там работает не меньше десяти машин разом.
Гулливер оглянулся — и сердце у него сжалось. Он увидел над столом огромную, страшную морду какого-то хищного зверя. Зеленые яркие глаза то лукаво щурились, то жадно открывались. Воинственно торчали в стороны длинные, пушистые усы.

Кто это? Рысь? Бенгальский тигр? Лев? Нет, этот зверь раза в четыре больше самого большого льва.
Осторожно выглядывая из-за тарелки, Гулливер рассматривал зверя. Смотрел, смотрел — и наконец понял: это кошка! Обыкновенная домашняя кошка. Она взобралась на колени к хозяйке, и хозяйка гладит ее, а кошка разнежилась и мурлычет.
Ах, если бы эта кошка была такая же маленькая, как все те кошки и котята, которых видел Гулливер у себя на родине, он бы тоже ласково погладил ее и пощекотал за ушами!
Но осмелится ли мышка щекотать кошку?
Гулливер уже хотел было спрятаться куда-нибудь подальше — в пустую миску или чашку, — но, к счастью, вспомнил, что хищные звери всегда нападают на того, кто их боится, и боятся того, кто сам нападает.
Эта мысль вернула Гулливеру смелость. Он положил руку на эфес шпаги и храбро шагнул вперед.

Давний охотничий опыт не обманул Гулливера. Пять или шесть раз он бесстрашно подходил к самой морде кошки, и кошка даже не посмела протянуть к нему лапу. Она только прижимала уши и пятилась назад.
Кончилось тем, что она соскочила с колен хозяйки и сама убралась подальше от стола. Гулливер вздохнул с облегчением.
Но тут в комнату вбежали две огромные собаки.
Если вы хотите знать, какой они были величины, поставьте друг на дружку четырех слонов, и вы получите самое точное представление.
Одна собака, несмотря на свой огромный рост, была обыкновенная дворняга, другая — охотничья, из породы борзых.
К счастью, обе собаки не обратили на Гулливера особого внимания и, получив от хозяина какую-то подачку, убежали во двор.

К самому концу обеда в комнату вошла кормилица с годовалым ребенком на руках.
Ребенок сразу же заметил Гулливера, протянул к нему руки и поднял оглушительный рев. Если бы этот двухсаженный младенец находился на одной из лондонских окраин, его бы непременно услышали на другой окраине даже глухие. Должно быть, он принял Гулливера за игрушку и сердился, что не может дотянуться до нее.
Мать ласково улыбнулась и недолго думая взяла Гулливера и поставила перед ребенком. А мальчуган тоже недолго думая схватил его поперек туловища и стал засовывать себе в рот его голову.
Но тут уж Гулливер не вытерпел. Он закричал чуть ли не громче своего мучителя, и ребенок в испуге выронил его из рук.
Наверно, это было бы последнее приключение Гулливера, если бы хозяйка не поймала его на лету в свой передник.
Ребенок заревел еще пронзительнее, и, чтобы успокоить его, кормилица стала вертеть перед ним погремушку. Погремушка была привязана к поясу младенца толстым якорным канатом и напоминала большую выдолбленную тыкву. В ее пустом нутре громыхало и перекатывалось по крайней мере штук двадцать булыжников.
Но ребенок и смотреть не хотел на свою старую погремушку. Он надрывался от крика. Наконец великанша, прикрыв Гулливера фартуком, незаметно унесла его в другою комнату.
Там стояли кровати. Она уложила Гулливера на свою постель и укрыла его чистым носовым платком. Платок этот был больше, чем парус военного корабля, и такой же толстый и грубый.

Гулливер очень устал. Глаза у него слипались, и, как только хозяйка оставила его одного, он укрылся с головой своим жестким холщовым одеялом и крепко уснул.
Он спал больше двух часов, и ему снилось, что он дома, среди родных и друзей.
Когда же он проснулся и понял, что лежит на кровати, у которой конца-края не видать, в огромной комнате, которую не обойдешь и в несколько часов, ему стало очень грустно. Он опять зажмурил глаза и натянул повыше уголок платка. Но на этот раз заснуть ему не удалось.
Едва только он задремал, как услышал, что кто-то тяжело соскочил с полога на постель, пробежал по подушке и остановился возле него, не то посвистывая, не то посапывая.
Гулливер быстро приподнял голову и увидел, что над самым его лицом стоит какой-то длинномордый усатый зверь и смотрит прямо ему в глаза черными блестящими глазами.
Крыса! Отвратительная бурая крыса величиной с большую дворнягу! И она не одна, тут их две, они нападают на Гулливера с двух сторон! Ах, дерзкие животные! Одна из крыс осмелела настолько, что уперлась лапами прямо в воротник Гулливера.
Он отскочил в сторону, выхватил шпагу и с одного удара распорол зверю брюхо. Крыса упала, обливаясь кровью, а другая пустилась наутек.
Но тут уж Гулливер погнался за нею, настиг у самого края постели и отрубил ей хвост. С пронзительным визгом она скатилась куда-то вниз, оставив за собой длинный кровавый след.
Гулливер вернулся к умирающей крысе. Она еще дышала. Сильным ударом он прикончил ее.
В эту самую минуту в комнату вошла хозяйка. Увидев, что Гулливер весь в крови, она в испуге подбежала к постели и хотела взять его на руки.
Но Гулливер, улыбаясь, протянул ей свою окровавленную шпагу, а потом показал на мертвую крысу, и она все поняла.
Позвав служанку, она велела ей сейчас же взять крысу щипцами и выбросить вон за окошко. И тут обе женщины заметили отрубленный хвост другой крысы. Он лежал у самых ног Гулливера, длинный, как пастушеский кнут.
У хозяев Гулливера была дочка — хорошенькая, ласковая и смышленая девочка.
Ей было уже девять лет, но для своего возраста она была очень маленькая — всего с какой-нибудь трехэтажный домик, да и то без всяких флюгеров и башен.
У девочки была кукла, для которой она шила нарядные рубашечки, платья и передники.
Но, с тех пор как в доме появилась удивительная живая куколка, она и смотреть больше не хотела на старые игрушки.
Свою прежнюю любимицу она сунула в какую-то коробку, а ее колыбельку отдала Гулливеру.
Колыбельку днем держали в одном из ящиков комода, а вечером ставили на полку, прибитую под самым потолком, чтобы крысы не могли добраться до Гулливера.
Девочка смастерила для своего «грильдрига» (на языке великанов «грильдриг» значит «человечек») подушку, одеяльце и простыни. Она сшила ему семь рубашек из самого тонкого полотняного лоскутка, какой только могла найти, и всегда сама стирала для него белье и чулки.
У этой девочки Гулливер стал учиться языку великанов.

Он показывал пальцем на какой-нибудь предмет, и девочка несколько раз подряд внятно повторяла, как он называется.
Она так заботливо ухаживала за Гулливером, так терпеливо учила его говорить, что он прозвал ее своей «глюмдальклич» — то есть нянюшкой.
Через несколько недель Гулливер стал понемногу понимать, о чем говорят вокруг него, и сам с грехом пополам мог объясняться с великанами.
А между тем слух о том, что его хозяин нашел у себя на поле удивительного зверька, распространился по всем окрестностям.
Говорили, что зверек — крошечный, меньше белки, но с виду очень похож на человека: ходит на двух ногах, стрекочет на каком-то своем наречии, но уже немного научился говорить и на человечьем языке. Он понятливый, послушный, охотно идет на зов и делает все, что ему приказывают. Мордочка у него беленькая — нежнее и белее, чем лицо у трехлетней девочки, а шерстка на голове шелковистая и мягкая, как пух.
И вот в один прекрасный день в гости к хозяевам приехал их старый приятель.
Он сразу же спросил у них, правда ли, что они нашли какого-то удивительного зверька, и в ответ на это хозяева велели своей дочке принести Грильдрига.
Девочка побежала, принесла Гулливера и поставила его на стул.
Гулливеру пришлось показать все, чему научила его Глюмдальклич.
Он маршировал вдоль и поперек стола, по команде вынимал из ножен свою шпагу и вкладывал ее обратно, кланялся гостю, спрашивал у него, как он поживает, и просил приходить почаще.
Старику понравился диковинный человечек. Чтобы получше разглядеть Грильдрига, он надел очки, и Гулливер, взглянув на него, не мог удержаться от смеха: очень уж похожи были его глаза на полную луну, когда она заглядывает в каюту через круглое корабельное окошко.
Глюмдальклич сразу поняла, что так рассмешило Гулливера, и тоже фыркнула.
Гость обиженно поджал губы.
— Очень веселый зверек! — сказал он. — Но мне кажется, для вас будет выгоднее, если люди станут смеяться над ним, а не он будет смеяться над людьми.
И старик тут же посоветовал хозяину отвезти Гулливера в ближайший город, до которого было всего полчаса езды, то есть около двадцати двух миль, и в первый же базарный день показать его там за деньги.
Гулливер уловил и понял всего несколько слов из этого разговора, но он сразу почувствовал, что против него затевается что-то неладное.
Глюмдальклич подтвердила его опасения.
Обливаясь слезами, она сказала, что, видно, папа и мама опять хотят поступить с ней так же, как в прошлом году, когда они подарили ей барашка: не успела она его откормить, как они продали его мяснику. И нынче то же самое: они уже отдали ей Грильдрига совсем, а теперь собираются возить его по ярмаркам.
Сначала Гулливер очень огорчился — ему обидно было думать, что его хотят показывать на ярмарке, как ученую обезьяну или морскую свинку.
Но потом в голову ему пришло, что, если он будет безвыездно жить в доме у своего хозяина, он так и состарится в кукольной колыбельке или в ящике комода.
А во время странствований по ярмаркам — кто знает? — судьба его может перемениться.
И он с надеждой стал ожидать первой поездки.
И вот этот день настал.

Чуть свет хозяин со своей дочкой и Гулливером тронулись в путь. Они ехали верхом на одной лошади: хозяин впереди, дочка позади, а Гулливер — в ящике, который держала в руках девочка.
Лошадь бежала такой крупной рысью, что Гулливеру казалось, будто он опять на корабле и корабль то взлетает на гребень волны, то проваливается в бездну.
По какой дороге его везут, Гулливер не видел: он сидел, вернее сказать — лежал в темном ящике, который его хозяин сколотил накануне, чтобы перевезти маленького человечка из деревни в город.
Окошек в ящике не было. В нем была только небольшая дверца, через которую Гулливер мог входить и выходить, да несколько отверстий в крышке для доступа воздуха.
Заботливая Глюмдальклич положила в ящик стеганое одеяло с кроватки своей куклы. Но может ли защитить от ушибов даже самое толстое одеяло, когда при каждом толчке тебя подбрасывает на аршин от пола и швыряет из угла в угол?
Глюмдальклич с тревогой слушала, как ее бедный Грильдриг перекатывается с места на место и стукается об стенки.
Чуть только лошадь остановилась, девочка соскочила с седла и, приоткрыв дверцу, заглянула в ящик. Измученный Гулливер с трудом поднялся на ноги и, шатаясь, вышел на воздух.
Все тело у него болело и перед глазами плыли зеленые круги — так растрясло его за полчаса этой трудной дороги. Если бы не привычка к океанским штормам и ураганам, у него бы, наверно, началась морская болезнь.
Но долго отдыхать Гулливеру не пришлось. Хозяин не хотел терять ни минуты дорогого времени.
Он снял в гостинице «Зеленый орел» самую большую комнату, распорядился поставить посередине широкий стол и нанял грультруда, по-нашему сказать — глашатая.
Грультруд обошел весь город и оповестил жителей, что в гостинице под вывеской «Зеленый орел» за умеренную плату можно увидеть удивительного зверька.
Этот зверек чуть больше человеческого пальца, но выглядит как настоящий человек. Он понимает все, что ему говорят, сам умеет произносить несколько слов и проделывает разные забавные штуки.
Народ валом повалил в гостиницу.
Гулливера поставили на стол, а Глюмдальклич взобралась на табуретку, чтобы охранять его и подсказывать, что он должен делать.

По команде девочки он маршировал взад и вперед, вынимал из ножен свою шпагу и размахивал ею. Глюмдальклич дала ему соломинку, и он проделывал ею, точно копьем, разные упражнения. Под конец он взял наперсток, наполненный вином, выпил за здоровье публики и пригласил всех навестить его снова в следующий базарный день.
В комнате, где шло представление, помещалось не больше тридцати человек. А посмотреть на удивительного Грильдрига хотел чуть ли не весь город. Поэтому Гулливеру пришлось двенадцать раз подряд повторять одно и то же представление для новых и новых зрителей. К вечеру он так измучился, что еле ворочал языком и переступал ногами.
Хозяин никому не позволял дотрагиваться до Гулливера — он боялся, что кто-нибудь по неосторожности раздавит ему ребра или сломает руки и ноги. На всякий случай он приказал поставить скамейки для зрителей подальше от стола, на котором шло представление. Но это не уберегло Гулливера от неожиданной беды.
Какой-то школьник, сидевший в задних рядах, вдруг привстал, прицелился и запустил прямо в голову Гулливеру большой каленый орех.
Этот орех был величиной с хорошую тыкву, и, если бы Гулливер не отскочил в сторону, он бы наверняка остался без головы.
Мальчишку выдрали за уши и вывели из залы. Но Гулливеру с этой минуты стало как-то не по себе. Соломинка показалась ему тяжелой, а вино в наперстке слишком крепким и кислым. Он был от души рад, когда Глюмдальклич спрятала его в ящик и захлопнула за ним дверцу.
После первого представления у Гулливера началась трудная жизнь.
Каждый базарный день его привозили в город, и он с утра до вечера бегал по столу, потешая публику. Да и дома, в деревне, у него не было ни минуты покоя. Окрестные помещики со своими детьми, наслышавшись рассказов о диковинном человечке, приезжали к его хозяину и требовали, чтобы им показали ученого Грильдрига.
Поторговавшись, хозяин устраивал у себя дома представление. Гости уезжали очень довольные и, возвратившись к себе, посылали посмотреть на Гулливера всех своих соседей, знакомых и родственников.
Хозяин понял, что показывать Гулливера очень выгодно.
Недолго думая он решил объехать с ним все крупные города страны великанов.
Сборы были недолгие. 17 августа 1703 года, ровно через два месяца после того, как Гулливер сошел с корабля, хозяин, Глюмдальклич и Гулливер отправились в дальнюю дорогу.
Страна великанов называлась Бробдингнег, а главный город ее — Лорбрульгруд, что значит понашему «гордость Вселенной».
Столица находилась как раз в середине страны, и, для того чтобы попасть в нее, Гулливеру и его огромным спутникам пришлось переправиться через шесть широких рек. По сравнению с ними реки, которые он видел у себя на родине и в других странах, казались узенькими, мелкими ручейками.
Путешественники проехали восемнадцать городов и множество деревень, но Гулливер почти не видел их. Его возили по ярмаркам не для того, чтобы показывать ему всякие диковины, а для того, чтобы его самого показывать, словно диковину.
Как всегда, хозяин ехал верхом, а Глюмдальклич сидела позади него и держала на коленях ящик с Гулливером.

Но перед этим путешествием девочка обила стенки ящика толстой, мягкой материей, пол устлала матрацами, а в угол поставила кроватку своей куклы.
И все-таки Гулливер сильно уставал от непрерывной качки и тряски.
Девочка заметила это и уговорила отца ехать помедленнее и останавливаться почаще.
Когда Гулливеру надоедало сидеть в темном ящике, она вынимала его оттуда и ставила на крышку, чтобы он мог подышать свежим воздухом и полюбоваться замками, полями и рощами, мимо которых они проезжали. Но при этом она всегда крепко держала его за помочи.
Если бы Гулливер свалился с такой высоты, он бы, наверно, умер от страха, еще не долетев до земли. Но в руках у своей нянюшки он чувство- вал себя в безопасности и с любопытством глядел по сторонам.
По старой привычке опытного путешественника, Гулливер даже во время самых трудных переездов старался не терять времени даром. Он прилежно учился у своей Глюмдальклич, запоминал новые слова и с каждым днем все лучше и лучше говорил побробдингнежски.
Глюмдальклич всегда возила с собой маленькую карманную книжку, чуть побольше географического атласа. Это были правила поведения примерных девочек. Она показала Гулливеру буквы, и он скоро научился по этой книжке бегло читать.
Узнав о его успехах, хозяин стал заставлять Гулливера читать вслух разные книжки во время представления. Это очень забавляло зрителей, и они целыми толпами сбегались посмотреть на грамотного кузнечика.
Хозяин показывал Гулливера в каждом городе и в каждой деревне. Иногда он сворачивал с дороги и заезжал в замок какого-нибудь знатного вельможи.
Чем больше представлений давали они в пути, тем толще становился кошелек хозяина и тем тоньше делался бедный Грильдриг.
Когда наконец путешествие их окончилось и они прибыли в столицу, Гулливер от усталости еле держался на ногах.Но хозяин и думать не хотел ни о какой передышке. Он нанял в гостинице большую залу, велел поставить в ней стол, нарочно обнесенный перильцами, чтобы Гулливер как-нибудь случайно не свалился на пол, и расклеил по всему городу афиши, где черным по белому было сказано: «Кто не видел ученого Грильдрига, тот не видел ничего!»
Представления начались. Иной раз Гулливеру приходилось показываться публике по десяти раз в день.
Он чувствовал, что долго ему этого не выдержать. И часто, маршируя по столу со своей соломинкой в руках, думал о том, как грустно окончить свой век на этом столе с перильцами, под хохот праздной публики.
Но как раз тогда, когда Гулливеру казалось, что несчастнее его нет никого на всей земле, судьба его неожиданно переменилась к лучшему.
В одно прекрасное утро в гостиницу явился один из адъютантов короля и потребовал, чтобы Гулливера немедленно доставили во дворец.
Оказалось, что накануне две придворные дамы видели ученого Грильдрига и так много рассказывали о нем королеве, что та захотела непременно поглядеть на него сама и показать своим дочкам.

Глюмдальклич надела свое лучшее парадное платье, собственноручно умыла и причесали Гулливера и понесла его во дворец. В этот день представление удалось ему на славу. Никогда еще он не орудовал шпагой и соломинкой так ловко, никогда не маршировал так четко и весело. Королева была в восторге.

Она милостиво протянула Гулливеру свой мизинец, и Гулливер, бережно обхватив его двумя руками, приложился к ее ногтю. Ноготь у королевы был гладкий, отполированный, и, целуя его, Гулливер ясно увидел в нем свое лицо, будто в овальном зеркале. Тут только он заметил, что за последнее время сильно переменился — побледнел, похудел и на висках у него появились первые седые волосы.

Королева задала Гулливеру несколько вопросов. Ей хотелось узнать, где он родился, где жил до сих пор, как и когда попал в Бробдингнег. Гулливер отвечал на все вопросы точно, коротко, вежливо и так громко, как только мог.
Тогда королева спросила Гулливера, хочет ли он остаться у нее во дворце. Гулливер ответил, что он будет счастлив служить такой прекрасной, милостивой и мудрой королеве, если только его хозяин согласится отпустить его на волю.
— Он согласится! — сказала королева и сделала какой-то знак своей придворной даме.
Через несколько минут хозяин Гулливера уже стоял перед королевой.
— Я беру себе этого человечка, — сказала королева. — Сколько ты хочешь получить за него?
Хозяин задумался. Показывать Гулливера было очень выгодно. Но долго ли еще можно будет его показывать? Он с каждым днем тает, как сосулька на солнце, и кажется, скоро его совсем не будет видно.
— Тысячу золотых! — сказал он.
Королева велела отсчитать ему тысячу золотых, а потом опять обернулась к Гулливеру.
— Ну вот, — сказала она, — теперь ты наш, Грильдриг.
Гулливер прижал руки к сердцу.
— Я низко кланяюсь вашему величеству, — сказал он, — но, если милость ваша равна вашей красоте, я осмелюсь просить мою повелительницу не разлучать меня с моей дорогой Глюмдальклич, моей нянюшкой и учительницей.
— Очень хорошо, — сказала королева. — Она останется при дворе. Здесь ее будут учить и хорошо смотреть за нею, а она будет учить тебя и смотреть за тобой.
Глюмдальклич чуть не подпрыгнула от радости. Хозяин был тоже очень доволен. Он никогда и мечтать не мог, что устроит дочку при королевском дворе.
Уложив деньги в свой дорожный мешок, он низко поклонился королеве, а Гулливеру сказал, что желает ему удачи на новой службе.
Гулливер, не отвечая, еле кивнул ему головой.
— Ты, кажется, сердишься на своего бывшего хозяина, Грильдриг? — спросила королева.
— О нет, — ответил Гулливер. — Но я полагаю, что мне не о чем говорить с ним. До сих пор он сам не разговаривал со мной и не спрашивал меня, могу ли я выступать перед публикой по десяти раз в день. Я обязан ему только тем, что меня не раздавили и не растоптали, когда случайно нашли у него на поле. За это одолжение я с избытком расплатился с ним теми деньгами, которые он нажил, показывая меня по всем городам и деревням страны. Я уж не говорю о тысяче золотых, полученных им от вашего величества за мою ничтожную особу. Этот жадный человек довел меня чуть ли не до смерти и ни за что не отдал бы меня даже за такую цену, если бы не думал, что я уже не стою ни гроша. Но я надеюсь, что на этот раз он ошибся. Я чувствую приток новых сил и готов усердно служить моей прекрасной королеве и повелительнице.
Королева очень удивилась.
— Я никогда не видала и не слыхала ничего подобного! — воскликнула она. — Это самое рассудительное и красноречивое насекомое из всех насекомых на свете!
И, взяв Гулливера двумя пальцами, она понесла его показать королю.

Король сидел у себя в кабинете и был занят какими-то важными государственными делами.
Когда королева подошла к его столу, он только мельком взглянул на Гулливера и через плечо спросил, давно ли королева пристрастилась к дрессированным мышам.
Королева молча улыбнулась в ответ и поставила Гулливера на стол.
Гулливер низко и почтительно поклонился королю.
— Кто смастерил вам такую забавную заводную игрушку? — спросил король.
Тут королева сделала знак Гулливеру, и он произнес самое длинное и красивое приветствие, какое только мог придумать.
Король удивился. Он откинулся на спинку кресла и стал задавать диковинному человечку вопрос за вопросом.
Гулливер отвечал королю подробно и точно. Он говорил чистую правду, но король глядел на него, прищурив глаза, и недоверчиво покачивал головой.
Он приказал позвать трех самых знаменитых в стране ученых и предложил им хорошенько осмотреть это маленькое редкостное двуногое, чтобы определить, к какому разряду оно принадлежит.
Ученые долго разглядывали Гулливера в увеличительное стекло и наконец решили, что он не зверь, так как ходит на двух ногах и владеет членораздельной речью. Он и не птица, так как у него нет крыльев и, по всей видимости, он не умеет летать. Он не рыба, так как у него нет ни хвоста, ни плавников. Должно быть, он и не насекомое, так как ни в одной ученой книге нет упоминания о насекомых, столь похожих на человека. Однако он и не человек — если судить по его ничтожному росту и еле слышному голосу. Вернее всего, это просто игра природы — «рельплюм сколькатс» по-бробдингнежски.
Услышав это, Гулливер очень обиделся.
— Думайте что хотите, — сказал он, — но я вовсе не игра природы, а самый настоящий человек.
И, попросив у короля разрешения, он подробно рассказал, кто он такой, откуда приехал, где и как жил до сих пор.
— В наших краях обитают миллионы мужчин и женщин такого же роста, как я, — уверял он короля и ученых. — Наши горы, реки и деревья, наши дома и башни, лошади, на которых мы ездим, звери, на которых мы охотимся, — словом, все, что нас окружает, во столько же раз меньше ваших гор, рек, деревьев и животных, во сколько я меньше вас.
Ученые засмеялись и сказали, что они для того и учились так долго, чтобы не верить нелепым басням, но король понял, что Гулливер не лжет.
Он отпустил ученых, позвал к себе в кабинет Глюмдальклич и велел разыскать ей отца, который, к счастью, еще не успел уехать из города.
Он долго расспрашивал их обоих, как и в каком месте был найден Гулливер, и ответы их вполне убедили его в том, что Гулливер говорит правду.
— Если это и не человек, — сказал король, — то, во всяком случае, человечек.
И он попросил королеву беречь Гулливера и заботиться о нем как можно лучше. Королева охотно обещала взять Гулливера под свое покровительство. Умный и вежливый Грильдриг понравился ей гораздо больше, чем ее прежний любимец — карлик. Этот карлик до сих пор считался самым маленьким человеком в стране. Он был ростом всего в четыре сажени и еле доходил до плеча девятилетней Глюмдальклич. Но разве можно было сравнить его с Грильдригом, который помещался у королевы на ладони!
Королева отвела Гулливеру комнаты рядом со своими собственными покоя- ми. В этих комнатах поселилась Глюмдальклич с учительницей и служанками, а сам Гулливер приютился на маленьком столике под окошком, в красивом ореховом ящике, который служил ему спальней.
Этот ящик изготовил по особому заказу королевы придворный столяр. Ящик был длиной в шестнадцать шагов, а шириной — в двенадцать. С виду он походил на небольшой домик — светлые окошки со ставнями, резная дверь с висячим замком, — только крыша у домика была плоская. Эта крыша поднималась и опускалась на петлях. Каждое утро Глюмдальклич поднимала ее и прибирала спальню Гулливера.

В спальне стояли два платяных шкафа, удобная кровать, комод для белья, два стола и два кресла с подлокотниками. Все эти вещи сделал для Гулливера игрушечный мастер, который славился своим умением резать из кости и дерева изящные безделушки.
Кресла, комод и столики изготовили из какого-то материала, похожего на слоновую кость, а кровать и шкафы — из орехового дерева, как и весь домик.

Для того чтобы Гулливер невзначай не ушибся, когда его домик будут переносить с места на место, стены, потолок и пол спальни обили мягким и толстым войлоком.
Дверной замок был заказан по особой просьбе Гулливера: он очень боялся, чтобы к нему в дом не проникла какая-нибудь любопытная мышь или жадная крыса.
После нескольких неудач слесарь смастерил наконец самый маленький за- мочек из всех, какие ему когда-либо приходилось делать.

А между тем у себя на родине Гулливер только один раз в жизни видел замок таких размеров. Он висел на воротах одной барской усадьбы, хозяин которой славился своей скупостью.
Ключ от замка Гулливер носил у себя в кармане, потому что Глюмдальклич боялась потерять такую крошечную вещицу. Да и зачем ей был нужен этот ключ? В дверь она все равно войти не могла, а для того чтобы посмотреть, что делается в домике, или достать оттуда Гулливера, довольно было приподнять крышу.
Королева позаботилась не только о жилище своего Грильдрига, но и о новом платье для него.
Костюм ему сшили из самой тонкой шелковой материи, какая только нашлась в государстве. И все же эта материя оказалась толще самых плотных английских одеял и очень беспокоила Гулливера, пока он не привык к ней. Сшит был костюм по местной моде: шаровары вроде персидских, а кафтан вроде китайского. Гулливеру очень понравился этот покрой. Он нашел его вполне удобным и приличным.
Королева и обе ее дочки так полюбили Гулливера, что никогда не садились обедать без него.

На королевский стол возле левого локтя королевы ставили столик и стул для Гулливера. Ухаживала за ним во время обеда его нянюшка — Глюмдальклич. Она наливала ему вино, накладывала на тарелки кушанья и следила, чтобы кто-нибудь не перевернул и не уронил его вместе со столиком и стулом.
У Гулливера был свой особый серебряный сервиз — тарелки, блюда, супник, соусники и салатники.
Конечно, по сравнению с посудой королевы этот сервиз казался игрушечным, но он был очень хорошо сделан.
После обеда Глюмдальклич сама мыла и чистила тарелки, блюда и миски, а потом прятала все в серебряную шкатулочку. Эту шкатулочку она всегда носила у себя в кармане.
Королеве было очень забавно смотреть, как ест Гулливер. Часто она сама подкладывала ему на тарелку кусочек говядины или птицы и с улыбкой следила за тем, как медленно съедает он свою порцию, которую любой трехлетний ребенок проглотил бы в один прием.
Зато Гулливер с невольным страхом наблюдал, как уплетают свой обед королева и обе принцессы.
Королева часто жаловалась на плохой аппетит, но тем не менее она сразу брала в рот такой кусок, какого хватило бы на обед целой дюжине английских фермеров после жатвы. Пока Гулливер не привык, он закрывал глаза, чтобы не видеть, как грызет королева крылышко рябчика, которое в девять раз больше крыла обыкновенной индейки, и откусывает кусок хлеба размером в две деревенские ковриги. Она не отрываясь выпивала золотой кубок, а в этом кубке помещалась целая бочка вина. Ее столовые ножи и вилки были вдвое больше полевой косы. Один раз Глюмдальклич, взяв на руки Гулливера, показала ему разом дюжину ярко начищенных ножей и вилок. Гулливер не мог смотреть на них спокойно. Сверкающие острия лезвий и огромные зубья, длинные, точно копья, привели его в трепет.
Когда королева узнала об этом, она громко засмеялась и спросила своего Грильдрига, все ли его земляки так боязливы, что не могут видеть без трепета простой столовый нож и готовы удирать от обыкновенной мухи.
Ее всегда очень смешило, когда Гулливер с ужасом вскакивал с места, оттого что несколько мух, жужжа, подлетали к его столу. Для нее-то эти огромные большеглазые насекомые, величиной с дрозда, были и вправду не страшнее мухи, а Гулливер не мог и думать о них без отвращения и досады.

Эти назойливые, жадные твари никогда не давали ему спокойно пообедать. Они запускали свои грязные лапы в его тарелку. Они садились к нему на голову и кусали его до крови. Сначала Гулливер просто не знал, как от них отделаться, и в самом деле готов был бежать куда глаза глядят от надоедливых и дерзких побирушек. Но потом он нашел способ защиты.
Выходя к обеду, он брал с собой свой морской кортик и, чуть только мухи подлетали к нему, быстро вскакивал с места и — раз! раз! — на лету рассекал их на части.
Когда королева и принцесса увидели это сражение в первый раз, они пришли в такой восторг, что рассказали о нем королю. И на другой день король нарочно обедал вместе с ними, чтобы только поглядеть, как Грильдриг воюет с мухами.
В этот день Гулливер рассек своим кортиком несколько больших мух; и король очень хвалил его за храбрость и ловкость.
Но драться с мухами — это еще было не такое трудное дело. Как-то раз Гулливеру пришлось выдержать схватку с противником пострашней.
Случилось это в одно прекрасное летнее утро. Глюмдальклич поставила ящик с Гулливером на подоконник, чтобы он мог подышать свежим воздухом. Он никогда не позволял вешать свое жилище за окном на гвозде, как вешают иногда клетки с птицами.
Открыв пошире все окна и двери у себя в домике, Гулливер сел в кресло и стал закусывать. В руках у него был большой кусок сладкого пирога с вареньем. Как вдруг штук двадцать ос влетело в комнату с таким жужжаньем, будто разом заиграли два десятка боевых шотландских волынок. Осы очень любят сладкое и, наверное, издалека почуяли запах варенья. Отталкивая друг друга, они кинулись на Гулливера, отняли у него пирог и мигом раскрошили на кусочки.
Те, кому ничего не досталось, носились над головой Гулливера, оглушая его жужжаньем и грозя своими страшными жалами.
Но Гулливер был не робкого десятка. Он не растерялся: схватил свою шпагу и кинулся на разбойниц. Четырех он убил, остальные обратились в бегство.

После этого Гулливер захлопнул окна и двери и, передохнув немного, принялся рассматривать трупы своих врагов. Осы были величиной с крупного тетерева. Жала их, острые как иголки, оказались длиннее, чем перочинный нож Гулливера. Хорошо, что ему удалось избежать укола этих отравленных ножей!
Осторожно завернув всех четырех ос в полотенце, Гулливер спрятал их в нижний ящик своего комода.
— Если мне еще суждено когда-нибудь вернуться на родину, — сказал он себе, — я подарю их той школе, где я учился.
Дни, недели и месяцы в стране великанов были но длиннее и не короче, чем во всех других краях света. И бежали они друг за другом так же быстро, как и всюду.
Понемногу Гулливер привык видеть вокруг себя людей выше деревьев и деревья выше гор.
Как-то раз королева поставила его к себе на ладонь и подошла с ним вместе к большому зеркалу, в котором оба они были видны с головы до пят.
Гулливер невольно засмеялся. Ему вдруг показалось, что королева самого обыкновенного роста, точь-в-точь такая, как все люди на свете, а вот он, Гулливер, сделался меньше, чем был, по крайней мере в двенадцать раз.
Мало-помалу он перестал удивляться, замечая, что люди прищуривают глаза, чтобы посмотреть на него, и подносят ладонь к уху, чтобы услышать, что он говорит.
Он знал заранее, что чуть ли не всякое его слово покажется великанам смешным и странным и чем серьезнее он будет рассуждать, тем громче они будут смеяться. Он уже не обижался на них за это, а только думал с горечью: «Может быть, и мне было бы смешно, если бы канарейка, которая живет у меня дома в такой хорошенькой золоченой клетке, вздумала произносить речи о науке и политике».
Впрочем, Гулливер не жаловался на свою судьбу. С тех пор как он попал в столицу, ему жилось совсем не плохо. Король и королева очень любили своего Грильдрига, а придворные были с ним весьма любезны.
Придворные всегда бывают любезны с тем, кого любят король и королева.

Один только враг был у Гулливера. И как зорко ни охраняла своего пи- томца заботливая Глюмдальклич, она все-таки не смогла уберечь его от многих неприятностей.
Этот враг был карлик королевы. До появления Гулливера он считался самым маленьким человеком во всей стране. Его наряжали, возились с ним, прощали ему дерзкие шутки и надоедливые шалости. Но с тех пор как Гулливер поселился в покоях королевы, и она сама и все придворные перестали даже замечать карлика.
Карлик ходил по дворцу хмурый, злой и сердился на всех, а больше всего, конечно, на самого Гулливера.
Он не мог равнодушно видеть, как игрушечный человечек стоит на столе и в ожидании выхода королевы запросто беседует с придворными.

Нагло ухмыляясь и гримасничая, карлик начинал подтрунивать над новым королевским любимчиком. Но Гулливер не обращал на это внимания и на каждую шутку отвечал двумя, еще более острыми.
Тогда карлик стал придумывать, как бы иначе досадить Гулливеру. И вот однажды за обедом, дождавшись минуты, когда Глюмдальклич пошла за чем-то в другой конец комнаты, он взобрался на подлокотник кресла королевы, схватил Гулливера, который, не подозревая об угрожавшей ему опасности, спокойно сидел за своим столиком, и с размаху бросил его в серебряную чашку со сливками.
Гулливер камнем пошел ко дну, а злой карлик опрометью выбежал из комнаты и забился в какой-то темный угол.

Королева до того перепугалась, что ей даже в голову не пришло протянуть Гулливеру кончик мизинца или чайную ложку. Бедный Гулливер барахтался в белых густых волнах и уже, наверно, проглотил целый ушат холодных, как лед, сливок, когда наконец подбежала Глюмдальклич. Она выхватила его из чашки и завернула в салфетку.
Гулливер быстро согрелся, и неожиданная ванна не причинила ему большого вреда.
Он отделался легким насморком, но с этих пор не мог без отвращения даже смотреть на сливки.
Королева сильно разгневалась и приказала строго наказать своего прежнего любимца.
Карлика больно высекли и заставили выпить чашку сливок, в которых выкупался Гулливер.
После этого карлик две недели вел себя примерно — оставил Гулливера в покое и приветливо улыбался ему, когда проходил мимо.
Все — даже осторожная Глюмдальклич и сам Гулливер — перестали опасаться его.
Но оказалось, что карлик только ждал удобного случая, чтобы за все рассчитаться со своим счастливым соперником. Этот случай, как и в первый раз, представился ему за обедом.
Королева положила себе на тарелку мозговую кость, достала из нее мозг и отодвинула тарелку в сторону.
В это время Глюмдальклич пошла к буфету, чтобы налить Гулливеру вина. Карлик подкрался к столу и, прежде чем Гулливер успел опомниться, засунул его чуть ли не по самые плечи в пустую кость.
Хорошо еще, что кость успела остыть. Гулливер не обжегся. Но от обиды и неожиданности он чуть не заплакал.

Обиднее всего было то, что королева и принцессы даже не заметили его исчезновения и продолжали преспокойно болтать со своими придворными дамами.
А звать их на помощь и просить, чтобы его вытащили из говяжьей кости, Гулливеру не хотелось. Он решил молчать, чего бы это ему ни стоило.
«Только бы кость не отдали собакам!» — думал он.
Но, на его счастье, к столу вернулась Глюмдальклич с кувшином вина.
Она сразу же увидела, что Гулливера нет на месте, и кинулась искать его.
Что за переполох поднялся в королевской столовой! Королева, принцессы и придворные дамы принялись поднимать и перетряхивать салфетки, заглядывать в миски, стаканы и соусники.
Но все было напрасно: Грильдриг пропал без следа.
Королева была в отчаянии. Она не знала, на кого ей сердиться, и от этого сердилась еще больше.
Неизвестно, чем бы окончилась вся эта история, если бы младшая принцесса не заметила головы Гулливера, торчащей из кости, словно из дупла большого дерева.
— Вот он! Вот он! — закричала она.
И через минуту Гулливер был извлечен из кости.
Королева сразу догадалась, кто был виновником этой злой проделки.
Карлика опять высекли, а Гулливера нянюшка унесла отмывать и переодевать.
После этого карлику запретили появляться в королевской столовой, и Гулливер долго не видел своего врага — до тех самых пор, пока не встретился с ним в саду.
Случилось это так. В один жаркий летний день Глюмдальклич вынесла Гулливера в сад и пустила его погулять в тени.
Он пошел по дорожке, вдоль которой росли его любимые карликовые яблони.
Деревца эти были такие маленькие, что, закинув голову, Гулливер мог без труда разглядеть их верхушки. А яблоки на них росли, как это часто бывает, еще крупнее, чем на больших деревьях.
Внезапно из-за поворота прямо навстречу Гулливеру вышел карлик.
Гулливер не удержался и сказал, насмешливо поглядев на него:
— Что за чудо! Карлик — среди карликовых деревьев. Это не каждый день увидишь.
Карлик ничего не ответил, только злобно поглядел на Гулливера. И Гулливер пошел дальше. Но не успел он отойти и трех шагов, как одна из яблонь затряслась, и множество яблок, с пивной бочонок каждое, с гулким шумом посыпалось на Гулливера.
Одно из них ударило его по спине, сбило с ног, и он плашмя растянулся на траве, закрывая голову руками. А карлик с громким смехом убежал в глубь сада.

Жалобный крик Гулливера и злорадный хохот карлика услыхала Глюмдальклич. Она в ужасе кинулась к Гулливеру, подняла его и отнесла домой.
На этот раз Гулливеру несколько дней пришлось пролежать в постели — так сильно ушибли его тяжелые яблоки, которые росли на карликовых яблонях в стране великанов. Когда же он наконец встал на ноги, оказалось, что карлика больше нет во дворце.
Глюмдальклич доложила обо всем королеве, а королева так рассердилась на него, что не захотела больше его видеть и подарила одной знатной даме.
Король и королева часто путешествовали по своей стране, и Гулливер обычно сопровождал их.
Во время этих путешествий он понял, почему никто никогда не слыхал о государстве Бробдингнег.
Страна великанов расположена на огромном полуострове, отделенном от большой земли цепью гор. Горы эти такие высокие, что перебраться через них совершенно немыслимо. Они отвесны, обрывисты, и среди них много действующих вулканов. Потоки огненной лавы и тучи пепла преграждают путь к этому исполинскому горному хребту. С остальных трех сторон полуостров окружен океаном. Но берега полуострова так густо усеяны острыми скалами, а море в этих местах такое бурное, что пристать к берегам Бробдингнега не смог бы даже самый опытный моряк.
Только по какой-то счастливой случайности кораблю, на котором плыл Гулливер, удалось подойти к этим неприступным скалам.
Обычно даже щепки от разбитых кораблей не доплывают до неприветливых, пустынных берегов.
Рыбаки не строят здесь своих хижин и не развешивают сетей. Морскую рыбу, даже самую крупную, они считают мелкой и костлявой. И неудивительно! Морская рыба заходит сюда издалека — из тех мест, где все живые существа гораздо меньше, чем в Бробдингнеге. Зато в местных реках попадаются форели и окуни величиной с большую акулу.
Впрочем, когда морские бури прибивают к прибрежным скалам китов, рыбаки иногда ловят их в свои сети.
Гулливеру как-то раз случилось увидеть довольно крупного кита на плече у одного молодого рыбака.
Этого кита купили потом для королевского стола, и он был подан в большом блюде с подливкой из разных пряностей.
Китовое мясо считается в Бробдингнеге редкостью, но оно не понравилось ни королю, ни королеве. Они нашли, что речная рыба гораздо вкуснее и жирнее.
За лето Гулливер изъездил страну великанов вдоль и поперек. Чтобы ему было удобнее путешествовать и чтобы Глюмдальклич не уставала от большого тяжелого ящика, королева заказала для своего Грильдрига особый дорожный домик.
Это был квадратный ящичек всего в двенадцать шагов длины и ширины. В трех стенках его проделали по окошку и затянули их легкой решеткой из железной проволоки. К четвертой, глухой стене были приделаны две прочные пряжки.

Если Гулливеру хотелось ехать на лошади, а не в карете, верховой ставил ящик на подушку у себя на коленях, просовывал в эти пряжки широкий кожаный ремень и пристегивал к своему поясу.
Гулливер мог переходить от окошка к окошку и с трех сторон осматривать окрестности.
В ящике была походная постель — гамак, подвешенный к потолку, — два стула и комод. Все эти вещи были крепко привинчены к полу, для того чтобы они не падали и не опрокидывались от дорожной тряски.
Когда Гулливер и Глюмдальклич отправлялись в город за покупками или просто так, погулять, Гулливер входил, в свой дорожный кабинет, а Глюмдальклич садилась в открытые носилки и ставила ящичек с Гулливером к себе на колени.
Четыре носильщика неторопливо несли их по улицам Лорбрульгруда, а вслед за носилками шла целая толпа народа. Всем хотелось бесплатно посмотреть на королевского Грильдрига.
Время от времени Глюмдальклич приказывала носильщикам остановиться, доставала Гулливера из ящика и ставила его себе на ладонь, чтобы любопытным было удобнее его рассматривать.
Когда шел дождь, Глюмдальклич и Гулливер выезжали по делам и на прогулку в карете. Карета была величиной с шестиэтажный дом, поставленный на колеса. Но это была самая маленькая из всех карет ее величества. Остальные были гораздо больше.
Гулливер, который всегда был очень любознателен, с интересом осматривал различные достопримечательности Лорбрульгруда.
Где только он не побывал! И в главном храме, которым так гордятся бробдиигнежцы, и на большой площади, где устраиваются военные парады, и даже в здании королевской кухни…
Вернувшись домой, он сейчас же раскрывал свой путевой журнал и вкратце записывал впечатления.
Вот что написал он после возвращения из храма:
«Здание действительно великолепное, хоть колокольня его вовсе не так уж высока, как говорят здешние жители. В ней нет и полной версты. Стены сложены из тесаных камней какой-то местной породы. Они очень толстые и прочные. Если судить по глубине бокового входа, толщина их равняется сорока восьми шагам. В глубоких нишах стоят прекрасные мраморные статуи. Они выше живых бробдингнежцев по крайней мере в полтора раза. Мне уда- лось разыскать в куче мусора отломанный мизинец одной статуи. По моей просьбе Глюмдальклич поставила его стоймя рядом со мной, и оказалось, что он доходит мне до уха. Глюмдальклич завернула этот обломок в платок и принесла домой. Я хочу присоединить его к другим безделушкам моей коллекции».
После парада бробдингнежских войск Гулливер написал:
«Говорят, на поле было не больше двадцати тысяч пехотинцев и шести тысяч кавалеристов, но я ни за что не мог бы сосчитать их — такое огромное пространство занимала эта армия. Мне пришлось смотреть парад издалека, так как иначе я бы ничего не увидел, кроме ног.
Это было очень величественное зрелище. Мне казалось, что каски всадников касаются своими остриями облаков. Земля гудела под копытами коней. Я видел, как все кавалеристы по команде обнажили сабли и взмахнули ими в воздухе. Кто не бывал в Бробдингнеге, пусть даже не пытается вообразить себе эту картину. Шесть тысяч молний разом вспыхнули со всех сторон небесного свода. Куда бы ни занесла меня судьба, я не забуду этого».

О королевской кухне Гулливер написал в своем журнале всего несколько строк:
«Я не знаю, как изобразить словами эту кухню. Если я самым правдивым и честным образом буду описывать все эти котлы, горшки, сковородки, если я попробую рассказать, как повара поджаривают на вертеле поросят величи- ной с индийского слона и оленей, рога которых похожи на большие ветвистые деревья, мои соотечественники мне, пожалуй, не поверят и скажут, что я преувеличиваю по обычаю всех путешественников. А если я из осторожности что-нибудь преуменьшу, все бробдингнежцы, начиная от короля и кончая последним поваренком, обидятся на меня.
Поэтому я предпочитаю промолчать».
Иногда Гулливеру хотелось побыть одному. Тогда Глюмдальклич выносила его в сад и пускала побродить среди колокольчиков и тюльпанов.
Гулливер любил такие одинокие прогулки, но часто они кончались большими неприятностями.
Один раз Глюмдальклич, по просьбе Гулливера, оставила его одного на зеленой лужайке, а сама вместе со своей учительницей пошла в глубь сада.
Неожиданно надвинулась туча, и сильный частый град посыпался на землю.
Первый же порыв ветра сбил Гулливера с ног. Градины, крупные, как теннисные мячи, хлестали его по всему телу. Кое-как, на четвереньках, ему удалось добраться до грядок с тмином. Там он уткнулся лицом в землю и, накрывшись каким-то листком, переждал непогоду.
Когда буря утихла, Гулливер измерил и взвесил несколько градин и убедился, что они в тысячу восемьсот раз больше и тяжелее тех, которые ему приходилось видеть в других странах.
Эти градины так больно исколотили Гулливера, что он был весь в синяках и должен был десять дней отлеживаться у себя в ящике.
В другой раз с ним случилось приключение более опасное.
Он лежал на лужайке под кустом маргариток и, занятый какими-то размышлениями, не заметил, что к нему подбежала собака одного из садовников — молодой, резвый сеттер.
Гулливер не успел и крикнуть, как собака схватила его зубами, опрометью побежала в другой конец сада и положила там у ног своего хозяина, радостно виляя хвостом. Хорошо еще, что собака умела носить поноску. Она умудрилась принести Гулливера так осторожно, что даже не прокусила на нем платье.
Однако же бедный садовник, увидя королевского Грильдрига в зубах у своей собаки, перепугался до смерти. Он бережно поднял Гулливера обеими руками и стал расспрашивать, как он себя чувствует. Но от потрясения и страха Гулливер не мог выговорить ни слова.
Только через несколько минут он пришел в себя, и тогда садовник отнес его обратно на лужайку.
Глюмдальклич была уже там.

Бледная, воя в слезах, она металась взад и вперед и звала Гулливера.
Садовник с поклоном вручил ей господина Грильдрига.
Девочка внимательно осмотрела своего питомца, увидела, что он цел и невредим, и с облегчением перевела дух.
Утирая слезы, она стала укорять садовника за то, что тот впустил в дворцовый сад собаку. А садовник и сам был этому не рад. Он божился и клялся, что больше никогда не подпустит даже к решетке сада ни одной собаки — ни своей, ни чужой, — пусть только госпожа Глюмдальклич и господин Грильдриг не говорят об этом случае ее величеству.
В конце концов на том и порешили.
Глюмдальклич согласилась молчать, так как боялась, что королева на нее рассердится, а Гулливеру совсем не хотелось, чтобы придворные смеялись над ним и рассказывали друг другу, как он побывал в зубах у разыгравшегося щенка.
После этого случая Глюмдальклич твердо решила ни на минуту не отпускать от себя Гулливера.
Гулливер давно уже опасался такого решения и поэтому скрывал от своей нянюшки разные мелкие приключения, которые то и дело случались с ним, когда ее не было поблизости.
Один раз коршун, паривший над садом, камнем упал прямо на него. Но Гулливер не растерялся, выхватил из ножен свою шпагу и, обороняясь ею, бросился в заросли кустов.
Если бы не этот ловкий маневр, коршун, наверно, унес бы его в своих когтях.
В другой раз во время прогулки Гулливер взобрался на вершину какого-то холмика и вдруг по шею провалился в нору, вырытую кротом.
Трудно даже рассказать, чего ему стоило выбраться оттуда, но он все-таки выбрался сам, без посторонней помощи, и ни одним словом ни одной живой душе не обмолвился об этом происшествии.

В третий раз он вернулся к Глюмдальклич хромая и сказал ей, что слегка подвернул ногу. На самом деле, гуляя в одиночестве и вспоминая свою милую Англию, он нечаянно наткнулся на раковину улитки и чуть не сломал себе ступню.
Странное чувство испытывал Гулливер во время своих одиноких прогулок: ему было и хорошо, и жутко, и грустно.
Даже самые маленькие птички нисколько не боялись его: они спокойно занимались своими делами — прыгали, суетились, отыскивали червяков и букашек, как будто Гулливера вовсе и не было возле них.
Однажды какой-то смелый дрозд, задорно чирикнув, подскочил к бедному Грильдригу и клювом выхватил у него из рук кусок пирога, который Глюмдальклич дала ему на завтрак.
Если Гулливер пытался поймать какую-нибудь птицу, она преспокойно поворачивалась к нему и норовила клюнуть прямо в голову или в протянутые руки. Гулливер невольно отскакивал.
Но как-то раз он все-таки изловчился и, взяв толстую дубинку, так метко запустил ею в какую-то неповоротливую коноплянку, что та повалилась замертво. Тогда Гулливер схватил ее обеими руками за шею и с торжеством потащил к нянюшке, чтобы поскорей показать ей свою добычу.

И вдруг птица ожила.
Оказалось, что она вовсе не была убита, а только оглушена сильным ударом палки.
Коноплянка начала кричать и вырываться. Она била Гулливера крыльями по голове, по плечам, по рукам. Ударить его клювом ей не удавалось, потому что Гулливер держал ее на вытянутых руках.
Он уже чувствовал, что руки его слабеют и коноплянка вот-вот вырвется и улетит.
Но тут на выручку подоспел один из королевских слуг. Он свернул разъяренной коноплянке голову и отнес охотника вместе с добычей к госпоже Глюмдальклич.
На следующий день по приказанию королевы коноплянку зажарили и подали Гулливеру на обед.
Птица была немного крупнее, чем лебеди, которых он видел у себя на родине, и мясо ее оказалось жестковато.
Гулливер часто рассказывал королеве о своих прежних морских путешествиях.
Королева слушала его очень внимательно и однажды спросила, умеет ли он обращаться с парусами и веслами.
— Я корабельный врач, — ответил Гулливер, — и всю свою жизнь провел на море. С парусом я управляюсь не хуже настоящего матроса.
— А не хочешь ли ты, мой милый Грильдриг, покататься на лодке? Я думаю, это было бы очень полезно для твоего здоровья, — сказала королева.
Гулливер только усмехнулся. Самые маленькие лодочки в Бробдингнеге были больше и тяжелее первоклассных военных кораблей его родной Англии. Нечего было и думать справиться с такой лодкой.
— А если я закажу для тебя игрушечный кораблик? — спросила королева.
— Боюсь, ваше величество, что его ждет судьба всех игрушечных корабликов: морские волны перевернут и унесут его, как ореховую скорлупку!
— Я закажу для тебя и кораблик и море, — сказала королева.
Через десять дней игрушечных дел мастер изготовил по рисунку и указаниям Гулливера красивую и прочную лодочку со всеми снастями,

В этой лодочке могло бы поместиться восемь гребцов обыкновенной человеческой породы.
Чтобы испытать эту игрушку, ее сначала пустили в лохань с водой, но в лохани было так тесно, что Гулливер едва мог пошевелить веслом.
— Не горюй, Грильдриг, — сказала королева, — скоро будет готово твое море.
И в самом деле, через несколько дней море было готово.
По приказу королевы плотник смастерил большое деревянное корыто, длиной в триста шагов, шириной в пятьдесят и глубиной больше чем в сажень.
Корыто хорошо просмолили и поставили в одной из комнат дворца. Каждые два-три дня воду из него выливали и двое слуг в каких-нибудь полчаса наполняли корыто свежей водой.
По этому игрушечному морю Гулливер часто катался на своей лодке.
Королева и принцессы очень любили смотреть, как ловко он орудует веслами.
Иногда Гулливер ставил парус, а придворные дамы с помощью своих вееров то нагоняли попутный ветер, то поднимали целую бурю.
Когда они уставали, па парус дули пажи, и часто Гулливеру бывало совсем не легко справиться с таким сильным ветром.

После катания Глюмдальклич уносила лодку к себе в комнату и вешала на гвоздь для просушки.
Однажды Гулливер чуть не утонул в своем корыте. Вот как это произошло.
Старая придворная дама, учительница Глюмдальклич, взяла Гулливера двумя пальцами и хотела посадить в лодку.
Но в эту минуту кто-то окликнул ее. Она обернулась, чуть разжала пальцы, и Гулливер выскользнул у нее из руки.
Он бы непременно утонул или разбился, рухнув с шестисаженной высоты на край корыта или на деревянные мостки, но, к счастью, зацепился за булавку, торчавшую из кружевной косынки старой дамы. Головка булавки прошла у него под поясом и под рубашкой, и бедняга повис в воздухе, замирая от ужаса и стараясь не шевелиться, чтобы не сорваться с булавки.
А старая дама растерянно глядела вокруг и никак не могла понять, куда же девался Гулливер.
Тут подбежала проворная Глюмдальклич и осторожно, стараясь не поцара- пать, освободила Гулливера от булавки.
В этот день прогулка на лодке так и не состоялась. Гулливер чувствовал себя нехорошо, и ему не хотелось кататься.
В другой раз ему пришлось выдержать во время прогулки настоящий морской бой.
Слуга, которому поручено было менять в корыте воду, как-то недоглядел и принес в ведре большую зеленую лягушку. Он перевернул ведро над корытом, выплеснул воду вместе с лягушкой и ушел.
Лягушка притаилась на дне и, пока Гулливера сажали в лодку, тихонько сидела в углу. Но чуть только Гулливер отчалил от берега, она одним прыжком вскочила в лодку. Лодка так сильно накренилась на одну сторону, что Гулливер должен был всей тяжестью навалиться на другой борт, а не то бы она непременно опрокинулась.
Он налег на весла, чтобы скорей причалить к пристани, но лягушка, словно нарочно, мешала ему. Напуганная суетой, которая поднялась вокруг, она стала метаться взад и вперед: с носа на корму, с правого борта на левый. При каждом ее прыжке Гулливера так и обдавало целыми потоками воды.
Он морщился и сжимал зубы, стараясь уклониться от прикосновения к ее скользкой бугристой коже. А ростом эта лягушка была с хорошую породистую корову.
Глюмдальклич, как всегда, кинулась на помощь к своему питомцу. Но Гулливер попросил ее не беспокоиться. Он смело шагнул к лягушке и ударил ее веслом.
После нескольких хороших тумаков лягушка сначала отступила на корму, а потом и вовсе выскочила из лодки.
Был жаркий летний день. Глюмдальклич ушла куда-то в гости, и Гулливер остался один в своем ящике.
Уходя, нянюшка заперла дверь своей комнаты на ключ, чтобы никто не потревожил Гулливера.
Оставшись один, он широко распахнул у себя в домике окна и дверь, уселся поудобнее в кресло, раскрыл свой путевой журнал и взялся за перо.
В запертой комнате Гулливер чувствовал себя в полной безопасности.
Вдруг он ясно услышал, что кто-то спрыгнул с подоконника на пол и шумно пробежал или, вернее, проскакал по комнате Глюмдальклич.
Сердце у Гулливера забилось.
«Тот, кто проникает в комнату не через дверь, а через окно, приходит не в гости», — подумал он.
И, осторожно приподнявшись с места, он выглянул в окошко своей спальни. Нет, это был не вор и не разбойник. Это была всего-навсего ручная обезьянка, любимица всех дворцовых поварят.
Гулливер успокоился и, улыбаясь, принялся наблюдать за ее смешными прыжками.
Обезьяна перескочила с кресла Глюмдальклич на другое кресло, посидела немного на верхней полке шкафа, а потом спрыгнула на стол, где стоял домик Гулливера.
Тут уж Гулливер опять испугался, и на этот раз еще сильнее прежнего. Он почувствовал, как дом его приподнялся и стал боком. Кресла, стол и комод с грохотом покатились по полу. Этот грохот, видимо, очень понравился обезьяне. Она еще и еще раз потрясла домик, а потом с любопытством заглянула в окошко.
Гулливер забился в самый дальний угол и старался не шевелиться.
«Ах, зачем я не спрятался вовремя под кровать! — твердил он про себя. — Под кроватью она бы меня не заметила. А теперь уже поздно. Если я попробую перебежать с места на место или даже переползти, она увидит меня».
И он прижался к стопке так плотно, как только мог. Но обезьяна все-таки увидела его.
Весело оскалив зубы, она просунула в двери домика лапу, чтобы схватить Гулливера.
Он кинулся в другой угол и забился между кроватью и шкафом. Но и тут страшная лапа настигла его.
Он попробовал вывернуться, ускользнуть, но не смог. Цепко ухватив Гулливера за полу кафтана, обезьяна вытащила его наружу.
От ужаса он не мог даже закричать.
А между тем обезьяна преспокойно взяла его на руки, как нянька берет младенца, и стала покачивать и гладить лапой по лицу. Должно быть, она приняла его за детеныша обезьяньей породы.
В эту самую минуту дверь с шумом отворилась, и на пороге комнаты появилась Глюмдальклич.
Обезьяна услышала стук. Одним прыжком она вскочила на подоконник, с подоконника — на карниз, а с карниза по водосточной трубе полезла на крышу.
Она карабкалась на трех лапах, а в четвертой держала Гулливера.
Глюмдальклич отчаянно закричала.
Гулливер услышал ее испуганный крик, но ответить ей не мог: обезьяна сдавила его так, что он еле дышал.
Через несколько минут весь дворец был на ногах. Слуги побежали за лестницами и веревками. Целая толпа теснилась во дворе. Люди стояли, задрав головы и показывая вверх пальцами.
А там, наверху, на самом гребне крыши, сидела обезьяна. Одной лапой она придерживала Гулливера, а другой набивала ему рот всякой дрянью, которую вытаскивала у себя изо рта. Обезьяны всегда оставляют в защечных мешках запас полупрожеванной пищи.
Если Гулливер пытался отвернуться или стиснуть зубы, она награждала его такими шлепками, что ему поневоле приходилось покоряться.
Слуги внизу покатывались от хохота, а у Гулливера сжималось сердце.
«Вот она, последняя минута!» — думал он.
Кто-то снизу бросил в обезьяну камнем. Этот камень просвистел над самой головой Гулливера.
а конец несколько лестниц было приставлено к стенам здания с разных сторон. Два придворных пажа и четверо слуг стали подниматься наверх.

Обезьяна быстро поняла, что ее окружают и что на трех лапах ей далеко не уйти. Она бросила Гулливера на крышу, в несколько прыжков добралась до соседнего здания и скрылась в слуховом окошке.
А Гулливер остался лежать на пологой, гладкой крыше, с минуты на минуту ожидая, что ветер снесет его вниз, как песчинку.
Но в это время один из пажей успел перебраться с верхней ступеньки лестницы на крышу. Он разыскал Гулливера, сунул его к себе в карман и благополучно доставил вниз.
Глюмдальклич была вне себя от радости. Она схватила своего Грильдрига и понесла домой.
А Гулливер лежал у нее на ладони, как мышонок, замученный кошкой. Ды- шать ему было нечем: он задыхался от противной жвачки, которой обезьяна набила ему рот.
Глюмдальклич поняла, в чем дело. Она взяла свою самую тоненькую иголочку и осторожно, кончиком, выгребла у Гулливера изо рта все, что засунула туда обезьяна.
Гулливеру сразу стало легче. Но он был так напуган, так сильно помят обезьяньими лапами, что целых две недели пролежал в кровати.
Король и все придворные каждый день присылали узнать, поправляется ли бедный Грильдриг, а королева сама приходила навещать его.
Она запретила всем придворным без исключения держать во дворце животных. А ту обезьяну, которая чуть не убила Гулливера, приказала убить.
Когда Гулливер встал наконец с постели, король велел позвать его к себе и, смеясь, задал ему три вопроса.
Ему было очень любопытно узнать, как чувствовал себя Гулливер в лапах у обезьяны, пришлось ли ему по вкусу ее угощение и что бы он стал делать, если бы такое происшествие случилось у него на родине, где некому было бы сунуть его в карман и доставить на землю.
Гулливер ответил королю только на последний вопрос.
Он сказал, что у него на родине обезьяны не водятся. Их привозят иногда из жарких стран и держат в клетках. Если же какой-нибудь обезьяне Удалось бы вырваться из неволи и она посмела бы наброситься на него, он без труда справился бы с ней. Да и не с одной обезьяной, а с целой дюжиной обезьян обыкновенного роста. Он уверен, что и эту огромную обезьяну он сумел бы одолеть, если бы в минуту нападения в руках у него оказалась шпага, а не перо. Достаточно было проколоть чудовищу лапу, чтобы навсегда отбить у него охоту нападать на людей.
Всю эту речь Гулливер произнес твердо и громко, высоко подняв голову и положив руку на рукоятку шпаги.
Он очень не хотел, чтобы кто-нибудь из придворных заподозрил его в трусости.
Но придворные ответили на его речь таким дружным и веселым хохотом, что Гулливер невольно замолчал.
Он обвел глазами своих слушателей и с горечью подумал, как трудно человеку добиться уважения со стороны тех, кто смотрит на него свысока.
Эта мысль не раз приходила в голову Гулливеру и позже, в другие времена, когда ему случалось бывать среди высоких особ — королей, герцогов, вельмож, — хоть часто эти высокие особы были ниже его на целую голову.
Жители Бробдингнега считают себя красивым народом. Может быть, это и в самом деле так, но Гулливер смотрел на них как будто сквозь увеличительное стекло, и потому они ему не очень нравились.
Их кожа казалась ему слишком толстой и шершавой — он замечал каждый волосок на ней, каждую веснушку. Да и мудрено было не заметить, когда эта веснушка была величиной с блюдечко, а волоски торчали, как острые шипы или как зубья гребенки. Это навело Гулливера на неожиданную и забавную мысль.
Как-то раз утром он представлялся королю. Короля в это время брил придворный цирюльник.
Беседуя с его величеством, Гулливер невольно посматривал на мыльную пену, в которой чернели толстые, похожие на кусочки железной проволоки волоски.
Когда брадобрей окончил свое дело, Гулливер попросил у него чашку с мыльной пеной. Цирюльник очень удивился такой просьбе, но исполнил ее.
Гулливер тщательно выбрал из белых хлопьев сорок самых толстых волосков и положил на окошко сушить. Потом он раздобыл гладкую щепочку и выстругал из нее спинку для гребешка.
С помощью самой тонкой иголки из игольника Глюмдальклич он осторожно просверлил в деревянной спинке на равных расстояниях друг от друга сорок узких отверстий и в эти отверстия вставил волоски. Затем подрезал их, чтобы они были совершенно ровные и заострил ножиком их концы. Получился прекрасный прочный гребень.
Гулливер был очень рад этому: чуть ли не все зубцы на его прежнем гребешке поломались и он положительно не знал, где ему достать новый. В Бробдингнеге не было ни одного мастера, который сумел бы изготовить такую крошечную вещицу. Все любовались новым гребнем Гулливера, и ему захотелось сделать еще какую-нибудь безделушку.
Он попросил служанку королевы сберечь для него волосы, выпавшие из косы ее величества.

Когда их собралось порядочно, он поручил тому самому столяру, который сделал для него комод и кресла, выточить два легких деревянных стула.
Предупредив столяра, что спинку и сиденье он изготовит сам из другого материала, Гулливер велел мастеру просверлить в стульях вокруг сиденья и спинки маленькие частые отверстия.
Столяр исполнил все, что ему было приказано, и Гулливер приступил к работе. Он выбрал из своего запаса самые крепкие волосы и, обдумав заранее узор, вплел их в те отверстия, которые были для этого проделаны.
Получились прекрасные плетеные стулья в английском вкусе, и Гулливер торжественно поднес их королеве. Королева была в восторге от подарка. Она поставила стулья на своем любимом столике в гостиной и показывала их всем, кто к ней приходил.
Она хотела, чтобы Гулливер во время приемов сидел именно на таком стуле, но Гулливер решительно отказался сидеть на волосах своей повелительницы.
После окончания этой работы у Гулливера осталось еще много волос королевы, и, с разрешения ее величества, он сплел из них для Глюмдальклич изящный кошелек. Кошелек был только немногим больше тех мешков, в которых у нас возят на мельницу рожь, и не годился для крупных, тяжелых бробдингнежских монет. Но зато он был очень красив — весь узорный, с золотым вензелем королевы на одной стороне и серебряным вензелем Глюмдальклич — на другой.
Король и королева очень любили музыку, и во дворце у них часто устраивались концерты.
Гулливера тоже приглашали иногда на музыкальные вечера. В таких случаях Глюмдальклич приносила его вместе с ящиком и ставила на какойнибудь из столиков подальше от музыкантов.
Гулливер плотно затворял все двери и окна у себя в ящике, задергивал портьеры и гардины, зажимал пальцами уши и садился в кресло слушать музыку.
Без этих предосторожностей музыка великанов казалась ему нестерпимым, оглушительным шумом.
Гораздо приятнее были ему звуки небольшого инструмента, похожего на клавикорды. Этот инструмент стоял в комнате у Глюмдальклич, и она училась играть на нем.
Гулливер и сам недурно играл на клавикордах, и вот ему захотелось познакомить короля и королеву с английскими песнями. Это оказалось нелегким делом.
Длина инструмента равнялась шестидесяти шагам, а каждая клавиша была шириной чуть ли не в целый шаг. Стоя на одном месте, Гулливер не мог бы играть больше чем на четырех клавишах — до других ему было не дотянуться. Поэтому он должен был бегать справа налево и слева направо — от басов к дискантам и обратно. А так как инструмент был не только длинный, но и высокий, то бегать ему приходилось не 110 полу, а по скамейке, которую специально для него приготовили столяры и которая была точно такой же длины, как инструмент.
Бегать вдоль клавикордов взад и вперед было очень утомительно, по еще труднее было нажимать тугие клавиши, рассчитанные на пальцы великанов.
Сначала Гулливер пробовал ударять по клавишам кулаком, но это было так больно, что он попросил изготовить для него две дубинки. С одного конца эти дубинки были толще, чем с другого, а для того чтобы при ударе они не слишком стучали по клавишам, Гулливер обтянул их толстые концы мышиной кожей.
Когда все эти приготовления были закончены, король и королева пришли послушать Гулливера.
Обливаясь потом, бедный музыкант бегал от одного конца клавикордов до другого, ударяя изо всех сил по клавишам, которые были ему нужны. В конце концов ему удалось довольно бегло сыграть веселую английскую песенку, которую он помнил с детства.
Король и королева ушли очень довольные, а Гулливер долго не мог прийти в себя — после такого музыкального упражнения у него болели и руки и ноги.
Гулливер читал книгу, взятую из королевской библиотеки. Он не сидел за столом и не стоял перед конторкой, как это делают другие люди во время чтения, а спускался и поднимался по особой приставной лестнице, кото- рая вела от верхней строчки к нижней.
Без этой лестницы, специально изготовленной для него, Гулливер не мог бы читать огромные бробдингнежские книги.

Лестница была не очень высокая — всего двадцать пять ступенек, а каждая ступенька по длине равнялась строчке книги.
Переходя от строчки к строчке, Гулливер спускался все ниже и ниже, а последние слова на странице он дочитывал, уже стоя на полу. Переворачивать страницы ему было нетрудно, так как бробдингнежская бумага славится своей тонкостью. Она и в самом деле не толще обыкновенного картона.
Гулливер читал рассуждения одного местного писателя о том, как измельчали за последнее время его соотечественники.
Писатель рассказывал о могучих великанах, некогда населявших его страну, и горько жаловался на болезни и опасности, которые на каждом шагу подстерегают слабых, низкорослых и хрупких бробдингнежцев.
Читая эти рассуждения, Гулливер вспомнил, что и у себя на родине он читал немало книжек в таком же роде, и, улыбаясь, подумал:
«И большие и маленькие люди не прочь пожаловаться на свою слабость и хрупкость. А говоря по правде, и те и другие не так уж беспомощны, как им кажется». И, перевернув последнюю страницу, он спустился с лестницы.
В это время в комнату вошла Глюмдальклич.
— Нам надо собираться, Грильдриг, — сказала она. — Король и королева едут на морское побережье и берут нас с собой.
На морское побережье! Сердце у Гулливера радостно забилось. Больше двух лет он не видел моря, не слышал глухого рокота волн и веселого свиста морского ветра. Но по ночам ему часто снился этот мерный знакомый шум, и утром он просыпался печальный и встревоженный.
Он знал, что уехать из страны великанов можно только морем.
Гулливеру хорошо жилось при дворе бробдингнежского короля. Король и королева любили его, Глюмдальклич ухаживала за ним, как самая заботливая нянюшка, придворные улыбались ему и не прочь были с ним поболтать.
Но Гулливер так устал опасаться всего на свете — защищаться от мухи, убегать от кошки, захлебываться в чашке воды! Он только и мечтал о том, чтобы опять жить среди людей, самых обыкновенных людей, такого же роста, как он.
Нелегко постоянно находиться в обществе, где все на тебя смотрят сверху вниз.
Какое-то неясное предчувствие заставило Гулливера на этот раз особенно тщательно уложить свои вещи. Он захватил с собой в дорогу не только платье, белье и свой путевой дневник, но даже коллекцию редкостей, собранных им в Бробдингнеге.
На следующее утро королевская семья со свитой и слугами отправилась в путь.
Гулливер прекрасно чувствовал себя в своем дорожном ящике. Гамак, заменявший ему постель, был подвешен на шелковых веревках к четырем углам потолка. Он плавно покачивался даже тогда, когда верховой, к поясу которого был пристегнут ящик Гулливера, ехал самой крупной и тряской рысью.
В крышке ящика, над самым гамаком, Гулливер попросил проделать маленькое окошечко, в ладонь шириной, которое он мог сам открывать и закрывать, когда ему вздумается.
В жаркие часы он открывал и верхнее и боковые окошки и безмятежно дремал в своем гамаке, овеваемый легким ветерком.
Но, должно быть, этот сон на сквозняке был не так уж полезен.
Когда король с королевой и со своей свитой прибыли в свой летний дворец, который находился всего в восемнадцати милях от берега, подле города Фленфласника, Гулливер чувствовал себя совсем нехорошо. Он сильно простудился и был очень утомлен.
А бедная Глюмдальклич, та совсем заболела дорогой. Ей пришлось лечь в постель и принимать горькие лекарства.
Между тем Гулливеру хотелось как можно скорее побывать у моря. Он просто не мог дождаться минуты, когда опять ступит на прибрежный песок. Чтобы приблизить эту минуту, Гулливер стал просить свою милую нянюшку отпустить его на берег одного.
— Соленый морской воздух вылечит меня лучше всякого лекарства, — повторял он.
Но нянюшке почему-то не хотелось отпускать Гулливера. Она всячески отговаривала его от этой прогулки и отпустила только после долгих просьб и споров, скрепя сердце, со слезами на глазах.
Одному из королевских пажей она поручила снести Грильдрига на берег и смотреть за ним в оба.
Мальчик нес ящик с Гулливером добрых полчаса. Все это время Гулливер не отходил от окошка. Он чувствовал, что берег уже близко.
И вот наконец он увидел темные от прилива камни и полосу влажных песков со следами морской пены.
Он попросил мальчика поставить ящик на какойнибудь камень и, опустившись на стул перед окошком, стал печально вглядываться в пустынную даль океана.
Как хотелось ему увидеть там, на горизонте, треугольник паруса! Хоть издали, хоть на мгновение…
Мальчик, насвистывая какую-то песенку, бросал в воду камешки величиной с небольшую рыбачью хижину, и этот шум и плеск мешали Гулливеру думать. Он сказал пажу, что устал и хочет вздремнуть. Паж очень обрадовася. Прикрыв поплотнев окошко в крышке ящика, он пожелал Гулливеру доброго сна и бегом побежал к скалам — разыскивать в расселинах птичьи гнезда.
А Гулливер и в самом деле лег в свой гамак и закрыл глаза. Усталость от долгой дороги и свежий морской воздух сделали свое дело. Он крепко уснул.

И вдруг сильный толчок разбудил его. Он почувствовал, что кто-то дернул за кольцо, ввинченное в крышку ящика. Ящик качнулся и стал стремительно подниматься вверх. Гулливер едва не вылетел из своего гамака, но тут движение стало ровное, и он без труда соскочил на пол и подбежал к окошку. Голова у него закружилась. Со всех трех сторон он видел только облака и небо.

Что же случилось? Гулливер прислушался — и все понял. В шуме ветра он ясно различил взмахи широких могучих крыльев.
Должно быть, какая-нибудь огромная птица высмотрела домик Гулливера и, ухватив его за кольцо, несет неизвестно куда.
И зачем ей понадобился деревянный ящик?
Наверно, она хочет бросить его на скалы, как орлы бросают черепах, чтобы расколоть их панцирь и достать из-под него нежное черепашье мясо.
Гулливер закрыл лицо руками. Кажется, еще никогда смерть не подходила к нему так близко.
В эту минуту ящик его опять сильно качнулся. Еще, еще раз… Он услышал орлиный клекот и такой шум, словно все морские ветры сшиблись у него над головой. Нет сомнения, это другой орел напал на того, который похитил Гулливера. Пират хочет отнять добычу у пирата.

Толчок следовал за толчком, удар — за ударом. Ящик раскачивался направо и налево, как вывеска под сильным ветром. А Гулливер перекатывался с места на место и, закрыв глаза, ждал смерти.
И вдруг ящик как-то странно дрогнул и полетел вниз, вниз, вниз… «Конец!» — подумал Гулливер.
Страшный всплеск оглушил Гулливера, и домик на минуту погрузился в полную тьму.

Потом, чуть покачиваясь, он поднялся наверх, и дневной свет понемногу пробился в комнату.
По стенам, змеясь, побежали светлые тени. Такие тени дрожат на стенках каюты, когда иллюминаторы заливает водой.
Гулливер встал на ноги и осмотрелся. Да, он был в море. Домик, обитый снизу железными пластинками, не потерял в воздухе равновесия и упал не перевернувшись. Но он был такой тяжелый, что глубоко осел в воде. Волны доходили по меньшей мере до половины окон. Что будет, если их могучие удары разобьют стекла? Ведь они защищены всего только легкими железными решетками.
Но нет, пока еще они выдерживают напор воды.
Гулливер внимательно осмотрел свое плавучее жилище.
К счастью, двери в домике были выдвижные, а не створчатые, на петлях.
Они не пропускали воды. Но все же вода мало-помалу просачивалась в ящик сквозь какие-то еле заметные щелки в стенах.
Гулливер порылся у себя в комоде, разорвал на полосы простыню и, как мог, законопатил щели. Потом вскочил на стул и открыл окошечко в потолке.

Это было сделано вовремя: в ящике стало так душно, что Гулливер едва не задохся.
Свежий воздух проник в домик, и Гулливер вздохнул с облегчением. Мысли его прояснились. Он задумался.
Ну вот, он наконец на свободе! Никогда уже ему не вернуться в Бробдингнег. Ах, бедная, милая Глюмдальклич! Что-то с нею будет? Королева разгневается на нее, отошлет обратно в деревню… Нелегко ей придется. А что будет с ним, слабым, маленьким человечком, одиноко плавающим по океану без мачт и без руля в неуклюжем деревянном ящике? Скорее всего, первая же большая волна перевернет и зальет игрушечный домик или разобьет его о скалы.
А может быть, ветер будет гонять его по океану до тех пор, пока Гулливер не умрет с голоду. Ох, только бы не это! Если уж умирать, так умирать поскорее!
А минуты тянулись медленно-медленно. С тех пор как Гулливер попал в море, прошло четыре часа. Но эти часы показались ему длиннее суток. Ничего, кроме мерного плеска волн, ударявшихся о стены домика, Гулливер не слышал.
И вдруг ему почудился какой-то странный звук: что-то словно царапнуло по глухой стороне ящика, там, где были приделаны железные пряжки. После этого ящик поплыл как будто скорее и в одном направлении.
Иногда его резко дергало или поворачивало, и тогда домик нырял глубже, а волны взлетали выше, совсем захлестывая домик. Вода ливнем обрушивалась на крышу, и тяжелые брызги попадали через окошечко в комнату Гулливера.
«Неужели кто-то взял меня на буксир?» — подумал Гулливер.

Он влез на стол, который был привинчен посередине комнаты, под самым окошком в потолке, и стал громко звать па помощь. Он кричал на всех языках, какие знал: по-английски, по-испански, по-голландски, по-итальянс- ки, по-турецки, по-лилипутски, побробдингнежски, — но никто не отзывался.
Тогда он взял палку, привязал к ней большой платок и, просунув палку в окошко, стал размахивать платком. Но и этот сигнал остался без ответа.
Однако же Гулливер ясно чувствовал, что его домик быстро подвигается вперед.
И вдруг стенка с пряжками ударилась обо что-то твердое. Домик резко качнуло раз, другой, и он остановился. Кольцо на крыше звякнуло. Потом заскрипел канат, как будто его продевали в кольцо.
Гулливеру показалось, что домик стал понемногу подниматься из воды. Да, так оно и есть! В комнате сделалось гораздо светлее.
Гулливер снова выставил палку и замахал платком.
Над головой у него застучало, и кто-то громко закричал по-английски:
— Эй вы там, в ящике! Отзовитесь! Вас слушают!
Гулливер, задыхаясь от волнения, отвечал, что он злополучный путешественник, испытавший во время своих странствований жесточайшие невзгоды и опасности. Он счастлив, что встретил наконец своих соотечественников, и умоляет их спасти его.
— Будьте совершенно спокойны! — ответили ему сверху. — Ваш ящик привязан к борту английского корабля, и сейчас наш плотник пропилит в его крышке отверстие. Мы спустим вам трап, и вы сможете выбраться из вашей плавучей тюрьмы.

— Не стоит даром тратить время, — ответил Гулливер. — Гораздо проще просунуть в кольцо палец и поднять ящик на борт корабля.
Люди наверху засмеялись, шумно заговорили, но никто ничего не ответил Гулливеру. Потом он услышал тонкий свист пилы, и через несколько минут в потолке его комнаты засветилась большая четырехугольная дыра.

Гулливеру спустили трап. Он поднялся сначала на крышу своего домика, а потом — на корабль.
Матросы окружили Гулливера и наперебой стали спрашивать его, кто он, откуда, давно ли плавает по морю в своем плавучем доме и за что его туда посадили. Но Гулливер только растерянно смотрел на них.
«Что за крошечные человечки! — думал он. — Неужели я опять попал к лилипутам?»

Капитан судна, мистер Томас Вилькокс, заметил, что Гулливер едва стоит на ногах от усталости, потрясения и растерянности. Он отвел его в свою каюту, уложил в постель и посоветовал как следует отдохнуть.
Гулливер и сам чувствовал, что это ему необходимо. Но, прежде чем уснуть, он успел сказать капитану, что у него в ящике осталось много прекрасных вещей — шелковый гамак, стол, стулья, комод, ковры, занавески и много замечательных безделушек.
— Если вы прикажете принести мой домик в эту каюту, я с удовольствием покажу вам свою коллекцию редкостей, — сказал он.
Капитан с удивлением и жалостью посмотрел на него и молча вышел из каюты. Он подумал, что гость его сошел с ума от пережитых бедствий, а Гулливер просто не успел еще привыкнуть к мысли, что вокруг него такие же люди, как он, и что никто уже не может поднять его домик одним пальцем.
Однако же, когда он проснулся, все его вещи уже были на борту корабля. Капитан послал матросов вытащить их из ящика, и матросы самым добросовестным образом исполнили это приказание.
К сожалению, Гулливер позабыл сказать капитану, что стол, стулья и комод в его комнате привинчены к полу. Матросы этого, конечно, не знали и сильно попортили мебель, отрывая ее от пола.
Мало того: во время работы они повредили и самый домик. В стенах и в полу образовались отверстия, и вода ручьями стала просачиваться в комнату.
Матросы едва успели содрать с ящика несколько досок, которые могли пригодиться на корабле, — и он пошел ко дну. Гулливер был рад, что не видел этого. Грустно видеть, как идет ко дну дом, в котором ты прожил много дней и ночей, хотя бы и невеселых.
Эти несколько часов в каюте капитана Гулливер проспал крепко, но беспокойно: ему снились то огромные осы из страны великанов, то плачущая Глюмдальклич, то орлы, которые дерутся у него над головой. Но все-таки сон освежил его, и он охотно согласился поужинать вместе с капитаном.
Капитан был гостеприимным хозяином. Он радушно угощал Гулливера, и Гулливер ел с удовольствием, но при этом его очень смешили крошечные тарелочки, блюда, графины и стаканы, стоявшие на столе. Он часто брал их в руки и рассматривал, покачивая головой и улыбаясь.
Капитан заметил это. Участливо поглядев на Гулливера, он спросил его, вполне ли он здоров и не поврежден ли его рассудок усталостью и нес- частями.
— Нет, — сказал Гулливер, — я вполне здоров. Но я давно уже не видел таких маленьких людей и таких маленьких вещей.
И он подробно рассказал капитану о том, как он жил в стране великанов. Сначала капитан слушал этот рассказ с недоверием, но чем дальше рассказывал Гулливер, тем внимательнее становился капитан. С каждой минутой он все больше убеждался в том, что Гулливер серьезный, правдивый и скромный человек, вовсе не склонный выдумывать и преувеличивать.
В заключение Гулливер достал из кармана ключ и открыл свой комод. Он показал капитану два гребня: у одного была деревянная спинка, у другого роговая. Роговую спинку Гулливер сделал из обрезка ногтя его бробдингнежского величества.
— А из чего сделаны зубья? — спросил капитан.
— Из волос королевской бороды!
Капитан только развел руками.
Затем Гулливер достал несколько иголок и булавок — в пол-аршина, в аршин и больше. Он размотал перед удивленным капитаном четыре волоса королевы и подал ему обеими руками золотое кольцо, полученное от нее в подарок. Это кольцо королева носила на мизинце, а Гулливер — на шее, как ожерелье.
Но более всего поразил капитана зуб. Этот зуб по ошибке был вырван у одного из королевских пажей. Зуб оказался совершенно здоровым, и Гулливер вычистил его и спрятал к себе в комод. Заметив, что капитан не может отвести глаз от великанского зуба, Гулливер попросил его принять эту безделушку в подарок.
Растроганный капитан освободил в своем шкафу одну полку и бережно положил на нее странный предмет, по виду похожий на зуб, а по величине — на увесистый булыжник.
Он взял с Гулливера слово, что, возвратившись на родину, тот непременно напишет книгу о своих путешествиях…
Гулливер был честным человеком и сдержал слово.
Так появилась на свет книга о стране лилипутов и о стране великанов. 3 июня 1706 года корабль, который принял на свой борт Гулливера, подошел к берегам Англии.
Несколько месяцев он был в пути и три-четыре раза заходил в порты, чтобы запастись провизией и свежей водой, но Гулливер, утомленный приключениями, ни разу не покинул своей каюты.
И вот путешествие его окончилось. Он дружески распростился с капитаном, который снабдил его на дорогу деньгами, и, наняв лошадь, отправился домой.
Все, что он видел на знакомых с детства дорогах, удивляло его. Деревья казались ему мелким кустарником, дома и башни — карточными домиками, а люди — лилипутами.
Он боялся раздавить прохожих и громко кричал им, чтобы они посторонились.
На это ему отвечали бранью и насмешками. А какой-то сердитый фермер чуть не поколотил его палкой.
Наконец дороги и улицы остались позади.
Гулливер подъехал к воротам своего дома. Старый слуга открыл ему двери, и Гулливер, нагнувшись, переступил через порог: он боялся стукнуться головой о притолоку, которая показалась ему на этот раз очень низкой.
Жена и дочь выбежали ему навстречу, но он не сразу увидел их, потому что, по привычке, смотрел вверх.
Все родные, друзья и соседи казались ему маленькими, беспомощными и хрупкими, как мотыльки.
— Должно быть, вам очень плохо жилось без меня, — говорил он с жалостью. — Вы так похудели и уменьшились в росте, что вас и не разглядишь!
А друзья, родные и соседи, в свою очередь, жалели Гулливера и считали, что бедняга сошел с ума…
Так прошла педеля, другая, третья…
Гулливер понемногу стал снова привыкать к своему дому, к родному городу и знакомым вещам. С каждым днем он все меньше удивлялся, видя вокруг себя простых, обыкновенных людей обыкновенного роста.
В конце концов он опять научился смотреть на них, как на равных, а не снизу вверх и не сверху вниз.
Смотреть на людей таким образом гораздо удобнее и приятнее, потому что при этом не приходится задирать голову и не надо сгибаться в три погибели.

Гулливер в стране лилипутов

Герой романа — Лемюэль Гулливер, хирург и путешественник, сна чала судовой врач, а потом и «капитан нескольких кораблей». Первой удивительной страной, куда он попадает, стала Лилипутия.

После кораблекрушения путешественник оказывается на берегу. Его связали крошечные человечки, размером не больше мизинца.

Убедившись в том, что Человек-Гора (или Куинбус Флестрин — так называют малютки Гулливера) настроен миролюбиво, ему находят жилье, принимают специальные законы безопасности, обеспечивают его питанием. Попробуйте прокормить великана! Гость в день съедает столько, сколько 1728 лилипутов!

С гостем приветливо беседует сам император. Выясняется, что лили путы ведут войну с соседним государством Блефуску, населенным тоже крошечными человечками. Видя угрозу гостеприимным хозяевам, Гулливер выходит в залив и притягивает на веревке весь флот Блефуску. За этот подвиг ему жалуют титул нардака (самый высокий титул в государстве).

Гулливера радушно знакомят с обычаями страны. Ему демонстрируют упражнения канатных плясунов. Самый ловкий плясун может получить освободившуюся должность при дворе. Лилипуты устраивают церемониальный марш между широко расставленных ног Гулливера. Человек-Гора приносит присягу на верность государству Лилипутия. Насмешкой звучат ее слова, перечисляющие титулы малютки-императора, который именуется «отрадой и ужасом Вселенной».

Гулливера посвящают в политическую систему страны. В Лилипутии существуют две враждующие партии. Что же служит причиной серь-раной вражды? Сторонники одной являются приверженцами низких каблуков, а приверженцы другой — только высоких.

Лилипутия и Блефуску в своей войне решают не менее «важный» «опрос: с какой стороны разбивать яйца — с тупого или же с острого.

Став неожиданно жертвой императорского гнева, Гулливер убегает в Блефуску, но и там все рады от него поскорей избавиться.

Гулливер сооружает лодку и отплывает. Случайно встретив английское купеческое судно, он благополучно возвращается на родину.

Гулливер в стране великанов

Неугомонный судовой врач вновь отправляется в плавание и попадает в Бробдингнег — государство великанов. Теперь он сам чувствует себя лилипутом. В этой стране Гулливер тоже попадает к королевскому двору. Король Бробдингнега, мудрый, великодушный монарх, «презирает Всякую тайну, утонченность и интригу как у государей, так и у министров» . Он издает простые и ясные законы, заботится не о пышности своего двора, а благополучии подданных. Этот великан не возвышает себя над другими, как король Лилипутии. Великану незачем возвышаться искусственно! Жители Великании кажутся Гулливеру людьми достойными и почтенными, хотя и не слишком умными. «Знания этого народа очень недостаточны: они ограничиваются моралью, историей, поэзией и математикой».

Гулливер, волей морских волн превращенный в лилипута, становится любимой игрушкой Глюмдальклич — королевской дочки. Эта великанша обладает нежной душой, она заботится о своем маленьком человечке, заказывает для него специальный домик.

Лица великанов долгое время кажутся герою отталкивающими: норы — как ямы, волоски — как бревна. Но потом он привыкает. Умение привыкать и приспосабливаться, быть терпимым — одно из психологических качеств героя.

Королевский карлик оскорблен: у него появился соперник! Из ревности подлый карлик подстраивает Гулливеру множество гадостей, так, например, засовывает его в клетку гигантской мартышки, которая едва не уморила путешественника, нянча и запихивая в него еду. Приняла за своего детеныша!

Гулливер простодушно рассказывает королю об английских обычаях того времени. Король не менее простодушно объявляет, что вся эта история — скопление «заговоров, смут, убийств, избиений, революций и высылок, являющихся худшим результатом жадности, лицемерия, вероломства, жестокости, бешенства, безумия, ненависти, зависти, злобы и честолюбия».

Герой рвется домой, к своим родным.

Случай помогает ему: гигантский орел подхватывает его игрушечный домик и относит в море, где Лемюэля вновь подбирает корабль.

Сувениры из страны великанов: обрезок ногтя, толстый волос...

Долго еще доктор не может вновь привыкнуть к жизни среди нормальных людей. Они кажутся ему слишком маленькими...

Гулливер в стране ученых

В третьей части Гулливер попадает на летающий остров Лапуту. (острова, парящего в небе, герой спускается на землю и попадет в столицу — город Лагадо. Остров принадлежит тому же фантастическому государству. Невероятное разорение и нищета просто бросаются в глаза.

Существуют и немногочисленные оазисы порядка и благополучия, Это все, что осталось от прошлой нормальной жизни. Реформаторы увлеклись переменами — и забыли о насущных нуждах.

Академики Лагадо далеки от реальности настолько, что некоторых из них приходится периодически хлопать по носу, чтобы они очнулись от своих мыслей и не упали в канаву. Они «изобретают новые методы земледелия и архитектуры и новые орудия и инструменты для всякого рода ремесел и производств, с помощью которых, как они уверяют, один человек будет исполнять работу за десятерых; в течение недели можно будет воздвигнуть дворец из такого прочного материала, что он простоит вечно, не требуя никакого ремонта; все земные плоды будут созревать во всякое время года по желанию потребителей...»

Проекты остаются только проектами, а страна «приведена в запустение, дома в развалинах, а население голодает и ходит в лохмотьях».

Изобретения «улучшателей жизни» просто смехотворны. Один во семь лет разрабатывает проект извлечения солнечной энергии из... огурцов. Потом можно будет пользоваться ею для согревания воздуха в случае холодного и дождливого лета. Другой придумал новый способ постройки домов, начиная с крыши и кончая фундаментом. Разработан и «серьезный» проект по превращению человеческих экскрементов вновь в питательные вещества.

Экспериментатор в области политики предлагает для примирения враждующих партий разрезать головы противостоящих лидеров, меняя местами их затылки. Это должно привести к доброму согласию.

Гуингнмы и йеху

В четвертой, заключительной части романа в результате заговора на корабле Гулливер попадает на новый остров — в страну гуингнмов. Гуингнмы — это разумные кони. Их наименование — авторский неологизм, передающий ржание лошади.

Постепенно путешественник выясняет моральное превосходство говорящих животных над его соплеменниками: «поведение этих животных отличалось такой последовательностью и целесообразностью, такой обдуманностью и рассудительностью». Гуингнмы наделены человеческим разумом, однако не знают людских пороков.

Лидера гуингнмов Гулливер называет «хозяином». И, как и в предыдущих путешествиях, «гость поневоле» рассказывает хозяину о пороках, существующих в Англии. Собеседник не понимает его, потому что ничего этого нет в «лошадиной» стране.

В услужении у гуингнмов живут злобные и мерзкие существа — йеху. Они внешне совершенно похожи на человека, только... Голые, Грязные, жадные, беспринципные, лишенные гуманных принципов! В большинстве стад йеху бывают своего рода правители. Они всегда являются самыми безобразными и злобными во всем стаде. У каждого такого вожака бывает обыкновенно фаворит (любимчик), обязанность которого заключается в том, что он лижет ноги своего господина и всячески прислуживает ему. В благодарность за это его иногда награждают куском ослиного мяса.

Этого фаворита ненавидит все стадо. Поэтому для безопасности он всегда находится возле своего господина. Обыкновенно он держится у власти, пока не найдется еще худший. Как только он получает отставку, тут же все йеху обступают его и обдают с головы до ног своими испражнениями. Слово «йеху» стало у культурных людей обозначением дикаря, не поддающегося воспитанию.

Гулливер восхищается гуингнмами. Они же относятся к нему настороженно: он слишком похож на йеху. А раз он — йеху, то и жить ему следует рядом с ними.

Напрасно герой подумывал остаток дней своих провести среди гуингнмов — этих справедливых и высокоморальных созданий. Главная идея Свифта — идея толерантности оказалась чуждой даже им. Собрание гуингнмов принимает решение: изгнать Гулливера как принадлежащего к породе йеху. И герой в очередной — и последний! — раз возвращается домой, в свой садик в Редрифе — «наслаждаться размышлениями».

Недавно купил забавную книженцию про эротику и Гулливера. Вещи казалось бы малосовместимые. Издание какого-то Института соитологии. Не рекомендовано для продажи лицам до 18 лет.
Ну как тут не приобрести?
Купил и не пожалел. Хохотал местами на полную катушку. Честно сказать, до сих пор не пойму, то ли это талантливая мистификация, то ли в самом деле неопубликованная часть рукописи Джонантана Свифта, как говорится в предисловии. Во всяком случае стилистика оригинала воспроизведена полностью. А в нескольких местах автор клеймит издателей-фарисеев, которые изъяли из рукописи о путешествиях Гулливера самые лучшие страницы. Которые вы теперь сможете прочесть.
Посыл повествования таков: мужчина в расцвете сил оказывается сначала в стране лилипутов, потом великанов. А поскольку натура требует свое, надо как-то приспосабливаться вести личную жизнь. Сперва с лилипутками, потом с великаншами. Немного похоже на извращения, но написано весьма деликатно.
Сканировал несколько особенно понравившихся кусков для украшения журнала. В качестве иллюстраций использовал картинки из другой книги, GULLIVER"S TRAVELS издания 1935 года, которая хранится в моей домашней библиотеке.

Первый эпизод: Гулливер приглашает к себе в гости лилипуточку из публичного дома напротив своего обиталища. Сперва он разглядывал в подзорную трубу, что там вытворяют эти малявки, а потом позвал герлу к себе: давай, красотка, развлечемся. Ну та и пришла, движимая любопытством, ведь только благодаря женскому любопытству начался и продолжается род человеческий!

...Я поставил свою маленькую подружку на подобие табурета, и в доказательство насущности моих желаний выпростал из штанов то мое орудие, что вот уже несколько дней не давало мне покоя. Тут произошло неожиданное. Моя гостья побледнела, зашаталась и лишилась чувств. Я едва успел подхватить ее, потому что она чуть было не упала с табурета вниз. Я подул на ее лицо, побрызгал холодной водой из стоявшего в углу лилипутского бочонка. Краска стала понемногу возвращаться на ее щеки. Через минуту она смогла сесть, а еще через минуту уже уверенно держалась на ногах. Это был обычный обморок.
Однако моя гостья быстро приходила в себя, косясь глазом на мой инструмент, продолжавший оставаться поблизости - на том же табурете, перед которым мне пришлось встать на колени. Когда, наконец, на ее губах заиграла обычная для нее любезно-услужливая улыбка, свидетельствовавшая о том, что сознание вернулось к ней в полной мере, я предложил ей разоблачиться, а сам, вооружившись своей подзорной трубой, принялся изучать особенности ее конституции, и уверяю любезного моего читателя, делал я это отнюдь не как бесстрастный исследователь, врач и анатом.
Моя гостья охотно демонстрировала мне свои прелести, а сама продолжала коситься на мой инструмент, расположившийся в соблазнительной близости от нее. Ах, как хотелось мне хоть на несколько мгновений стать таким же маленьким, чтобы эти грудки и прочие сладости были доступны мне в полной мере. Испуг моей гостьи давно прошел, и ей, кажется, напротив, даже не приходила в голову мысль стать такой же большой, как я, чтобы тоже получить все, что было в моих возможностях дать ей. Отнюдь. Ее даже, по всей вероятности, устраивало такое положение дел, потому что она все с большим и большим одобрением и интересом поглядывала на то, что расположилось с нею по соседству.
Я на секунду закрыл глаза, и вдруг ощутил прикосновение крохотных пальчиков. Неописуемое блаженство! Будто какая-то райская птичка пощекотала меня своим клювиком. Она пробовала меня на ощупь, обходила со всех сторон, заглядывала в отверстие, засовывала туда свой малюсенький пальчик. Надо сказать, что размерами она уступала предмету ее исследований, превосходившему ее раза в полтора в длину и во столько же - в ширину. Однако это уже не пугало ее. Напротив - привлекало, и вскоре она оседлала его, как наездник жеребца...
Ее движения становились все более порывистыми и судорожными, глазки закатились, губки приоткрылись, шепча что-то неразборчивое, она тоненько постанывала, а потом ее стали бить конвульсии, которые передавались и мне, и я тоже почувствовал, как на меня накатывает неодолимая волна. Я едва успел приподнять мою крохотную гостью, иначе бы ее просто смыло мощным потоком, хлынувшим на табурет.

Гулливер оказался парнем не промах. Одной лилипутки ему показалось маловато, он попросил свою подружку Кульбюль привести к нему на прием еще любопытных девушек. И образовалась вполне приличная групповушка. А с виду такой приличный англичанин!..

Мои гостьи замерли, глядя, как я расстегиваю свои панталоны. Наконец на свет Божий появилось мое напружиненное естество... и произвело на них то же действие, что и два дня назад на Кульбюль. Не успел я выпростать из штанов тот самый предмет, который столь интересовал их и ради которого они явились ко мне, как все они попадали без чувств. Однако скоро они пришли в себя (холодная вода на лилипуток и на наших соотечественниц действует одинаково) и проявили такую же прыть, как и Кульбюль. Их совместными усилиями дело спорилось, да и сами они внакладе не оставались. Места всем хватало - шесть веселых маленьких наездниц разместились на одном скакуне, который рад был бы вместить еще столько же - их ягодицы-вишенки перекатывались на упругом седалище, через несколько минут пришедшем в состояние, близкое к тому, в котором находился Везувий перед гибелью Помпеи: грозило извержением, хоть и не гибельным, но довольно опасным для наездниц. А потому я с криком: «Берегись!» отгородил моих девушек стеной из двух ладоней от разомкнувшегося в сладострастии отверстия и, содрогнувшись всем телом, пролился на поверхность табурета молочным озерцом, вид которого вызвал приступ восторга у моих гостий. Они сопроводили мое излияние стонами и криками, как раненые амазонки, добивающие поверженного врага.

Известный эпизод, каким образом Гулливер потушил пожар, случившийся в королевском дворце, описан особенным образом:

Я принял единственно верное в той ситуации решение, пусть многие потом и осуждали меня за него. В тот день я выпил немало лилипутского эля, а потому давно уже ощущал давление на свой мочевой пузырь. Я одним выстрелом убил двух зайцев: во-первых, облегчился, а во-вторых, предотвратил катастрофу, грозившую уничтожить весь императорский дворец.
Правда, при этом произошла одна неприятность. При виде моего естества на площади раздался словно бы вздох, и все бывшие в поле зрения лилипутки попадали в обморок. Хотя я и полагал, что мой детородный орган в невозбужденном состоянии не окажет на них такого воздействия. Должен к сему добавить, что среди попадавших было немало и лилипутов мужеского пола, однако я не стал бы объяснять их реакцию принадлежностью к лилипутскому племени старадипов: просто зрелище, которому они были свидетелями, многим из них, владеющим всего лишь тонюсенькой соломинкой, могло показаться устрашающим.
Вся площадь на несколько мгновений превратилась в некое подобие поля битвы - всюду лежали бездвижные - и в основном женские - тела, а бывшие при них лилипуты-мужчины пребывали в не менее жалком состоянии, поскольку, с одной стороны, при виде того, что им открылось, прониклись сознанием собственного ничтожества, а с другой, - не знали, как привести в чувство своих любезных жен и подружек.
Были и такие, кто остался стоять на ногах и даже не изменился в цвете лица. Taкое разделение прекрасного лилипутского пола на падающих в обморок и не падающих в обморок имело только одно объяснение. И я полагаю, вдумчивый читатель уже догадался, в чем оно состоит.
Я раскланялся, заправляя в штаны тот орган, который помог мне победить огненную стихию, и испытывая некоторую неловкость, вполне объяснимую при моем застенчивом характере.
Часть благородных дам, хотя и весьма незначительная, все еще пребывала в обмороке, а другая - гораздо более многочисленная - хотя и в добром здравии, имела вид довольно экстраординарный, поскольку им приходилось выслушивать своих мужей, которые, вращая глазами и вытягивая шеи так, что, казалось, вот-вот готовы выскочить из своих мундиров, что-то грозно им выговаривали.
Жены реагировали по-разному. Некоторые - весьма агрессивно, давая отпор своим гневающимся мужьям, другие, потупясь, внимали с виноватыми лицами, третьи стояли подбоченясь и молча мерили презрительным взглядом своих благоверных. Не сразу, но все же я разобрал в этом пчелином жужжании отдельные гневные голоса (один и тот же вопрос повторялся с разными интонациями и с разной степенью желания услышать правдивый ответ: «Куру бытал Куинбус Флестрина дрюк?» - вопрошали мужья.

Эротические приключения продолжились в стране великанов Бробдингнеге. Поначалу его попытался изнасиловать самец стрекозы.

Однажды огромная стрекоза, судя по поведению, самец, напала на меня сзади. Схватив меня клещами челюстей за ворот нового камзола из переливающейся на солнце парчи, самец поднялся со мной в воздух, при этом его прозрачные перепончатые крылья страшно трещали, оглушая меня.
Поскольку он ухватил меня за шкирку, я ничего не мог поделать и висел под ним, как кукла, беспомощно болтая ногами и руками. Ни шпаги, ни кортика при мне не было, да и вряд ли бы они пригодились - убей я на лету это чудовищное насекомое, и мне пришлось бы расстаться с жизнью, упав со страшной высоты. К счастью, я так растерялся, что долго не предпринимал никаких попыток освободиться. Так мы носились в воздухе, делая головокружительные пируэты, от которых меня вскоре стало мутить. С детства я мечтал летать, как птица, но в те страшные минуты я навсегда отказался от этой мечты. Я потерял тогда всякое представление, где верх, где низ, и что со мной происходит, когда же самец стал настойчиво тыкать мне в тыльную часть тела кончиком своего хвоста, я понял, что он принимает меня за самку, которую вознамерился оплодотворить. Догадаться об этом было нетрудно - кто же не видел носящихся в воздухе спаренных стрекоз, да и не только их...
Поскольку штаны на мне не позволяли самцу успешно осуществить свое намерение, а я не собирался ему в этом потворствовать, то он носился со мной в челюстях, как бешеный, вверх и вниз. Спасло меня лишь то, что я оказался для него слишком тяжелой ношей. Устав, он опустился на цветок, чтобы передохнуть, - это была садовая ромашка с крупными лепестками. Я же, чувствуя, что другого такого шанса у меня больше может и не быть, изо всех сил схватился за эти лепестки обеими руками, решив дорого отдать свою жизнь. Но в этот момент самец, видимо, осознав свою оплошность, поскольку я вел себя совершенно неподобающе для самки стрекозы, разжал свои челюсти и, надавав мне по уху своими трескучими крыльями, сердито поднялся в воздух.

Товарища Гулливера хозяева стали сексуально эксплуатировать: на рынке он за небольшие деньги ублажал великанш, и он по-настоящему вошел во вкус профессии жиголо:

Номер заключался в том, что зрительница входила в специально отведенное для этого помещение, украшенное флажками из разноцветной бумаги и мишурой, садилась на скамейку, и моя верная Глюмдальклич запускала меня под платье посетительницы, строго-настрого предупредив, чтобы та по возможности оставалась неподвижной и не шевелила руками, дабы случайно меня не повредить. Моя же задача заключалась в том, чтобы пощекотать грудь посетительницы и любым доступным мне способом хотя бы немного ее воспламенить.
Никогда, ни до ни после, не имел я возможности лицезреть и трогать столь большое количество грудей разнообразных форм, размеров, оттенков и запахов. Я не жалею, что видел их, касался их, садился на них или висел, ухватившись за сосок, мял, щипал, даже кусал (о, им нравились мои укусы...). Я полюбил эти обстоятельства, я прикипел к ним душой, сердцем и своими чреслами, и по возвращении в Англию так и не смог найти себе подругу, соответствующую моим новым запросам. Чтобы возбудиться, мне теперь нужна была женщина-гора, но где я мог такую найти? Мои друзья-острословы, знающие о моем тайном несчастье (жена, конечно, ни о чем не подозревала), то ли в шутку, то ли всерьез, советовали завести мне роман со слонихой или бегемотихой, или на худой конец. Что, между прочим, было бы не лишено смысла, отзовись эти гигантские твари на мужской призыв моего тоскующего естества. Но я для них наверняка представлялся бы ничтожеством, и даже обычный осел с их точки зрения был бы много более подходящим самцом.
Получилось так, что очередная посетительница, на грудь которой меня посадили, то ли ненароком, то ли намеренно стряхнула меня вниз. Я кубарем прокатился по животу, слава Богу, округлому, что замедлило мое падение протяженностью по меньшей мере в пятнадцать футов и, еще не успев осознать случившееся, оказался у дамы прямо в исподнем белье, точнее, в ее панталонах, о чем нетрудно было догадаться по специфичному запаху, ударившему мне в ноздри. Впрочем, он был не столь специфичен, сколь характерен, из чего можно было заключить, что в лоно дамы незадолго до этого пролилось мужское семя, и от густоты этого запаха у меня закружилась голова. Я стал подпрыгивать, чтобы ухватиться за обширную жесткую растительность и вылезти хотя бы на лобок, где можно было бы перевести дух, но хитрая дама, видимо, не желая, чтобы я ускользнул из ее заветного местечка, пальцем, сквозь материю платья надавливала мне на затылок, и я ничего не мог поделать. Чувствуя, что теряю сознание, я отчаянно закричал, зовя Глюмдальклич, и хотя зов мой был тих и приглушен тканью платья и нижними юбками, моя нянюшка его услышала, и, догадавшись, в чем дело, тут же пришла мне на помощь. В следующий момент она, без лишних церемоний задрав даме подол платья, вызволила меня на свет. Дама в конфузе убежала. Я же был почти недвижим и покрыт холодным потом - явный признак асфиксии и сердечного недомогания.

Гулливер сделал неплохую карьеру, щипая и кусая состоятельных дам за чувствительные места. И вот - вершина, он обслуживает саму королеву Бробдингнега!

Королева, внимательно осмотрев меня со всех сторон, перекладывая с ладони на ладонь, изъявила желание, чтобы я на деле доказал, что я действительно мужчина, так как признаки моего пола, по ее мнению, проявлены неотчетливо. После чего, потянув на себя нижний край пеньюара, перенесла меня на обнажившийся теплый живот, прямо к тому месту, где я видел холм с несжатой рожью, колосья которой уже частично полегли под тяжестью спелого зерна. Мне пришлось спускаться прямо по ним, приятно пружинящим под моими голыми ступнями, туда, где, как я понимал, королеве и хотелось меня обнаружить.
В три шага одолев несжатую полосу, я оперся руками на внутренние стороны бедер королевы, мягких и пышных, и спрыгнул на простыню. Я смиренно замер возле входа, полагая, что, как это делали мы с Глюмдальклич, меня возьмут в руку и используют наподобие инструмента любви, но ничего подобного не произошло. Пауза затягивалась и грозила мне непоправимыми последствиями, вплоть до изгнания из дворца. Нет ничего опасней неудовлетворенной женщины - она превращается в фурию. Поэтому я решил действовать на свой страх и риск - стал гладить и теребить большие створки лона со всей фантазией, на какую только был способен...
Поскольку королева по прежнему бездействовала, явно испытуя меня, я предпринял следующий шаг, а именно - оперся правым коленом на нижний край подвижной и податливой пещеры и пополз внутрь...

Жаль что рукопись касается только лилипутов и великанов. У Свифта было описано путешествие в страну лошадей. Но там бы наверняка начались настоящие извращения...